Великие арабские завоевания
Шрифт:
Однако же полностью он старого порядка не уничтожил. Гурак остался править Согдианой, обосновавшись в Иштихане, километрах в сорока от Самарканда, а Кутайба ограничился тем, что оставил в городе арабский гарнизон приблизительно в 4000 человек под началом своего брата Абд аль-Рахмана. Старый город за стеной превратился в чисто мусульманскую твердыню. Местных жителей другой веры допускали за городскую стену только по предъявлении пропуска в виде глиняной печати на руках: если глина успевала высохнуть до их возвращения, их убивали, поскольку это доказывало, что они пробыли в городе слишком долго. Убивали и тех, кто приносил с собой ножи или оружие, а проводить в городе ночь не дозволялось никому из иноверцев. Завоевание Самарканда было несомненным, но в то же время непрочным. Гурак со множеством согдийцев все еще жил неподалеку, а гарнизон арабов оставался изолированным в достаточно враждебном окружении. Безусловно, стоявшие в городе солдаты не сомневались, что Гурак при первой возможности постарается от них
На следующий год Кутайба вернулся в провинцию Яксарт, возможно, стремясь установить контроль над Шелковым путем. Имеются даже предположения, что он достиг Кашгара, то есть уже территории династии Ткн. Китай в то время, несомненно, виделся арабам в самых неуемных мечтаниях. Хаджадж в далекой Куфе якобы обещал пост наместника Китая тому из военачальников, кто первым доберется до него. Арабские войска уже приближались к границам Китайской империи. И они, и согдийцы начали засылать в Китай послов с просьбами о поддержке. В 713 го-ду арабская делегация пробилась ко двору императора. Из китайских источников нам известно о прибытии этой делегации и о дипломатическом скандале, вызванном тем, что арабы отказались простираться перед ним, как было принято по обычаю. Тем не менее посольство считалось успешным. Безусловно, обсуждались не только военные, но и коммерческие вопросы. В то же время правитель Шаша, чувствуя возрастающую угрозу со стороны арабов, обратился в Китай за военной поддержкой, но не получил ее.
Эти дипломатические переговоры упоминаются не только в китайских летописях, но и в необычном повествовании из арабских источников. В дошедших до нас арабских источниках полно фантастических элементов, которые современные комментаторы отбрасывают как не имеющие значения. «Царь Китая» не называется по имени, не указано и географическое положение его страны. Остается неясным, действительно ли арабы побывали в имперской столице Чанъань или просто вели переговоры с командующим или правителем провинции Синьцзян. Однако рассказ почти без сомнений датируется VIII веком, и многое говорит нам о самооценке арабов и об их отношении к другим народам.
Рассказ гласит, что «царь Китая» просил Кутайбу послать к нему послов, чтобы он мог больше узнать об арабах и об их вере. Для этого посольства выбрали десять или двенадцать сильных красивых мужчин. Прибыв к китайскому двору, они оправились в баню и вышли оттуда в белых одеждах, умастившись благовониями. Они вошли во дворец. С обеих сторон не было сказано ни слова, и они, выждав некоторое время, удалились. После их ухода китайский «царь» спросил своих служителей, что они думают, и те ответили: «Мы думаем, что этот народ — не что иное, как женщины: ни один из нас, видя их и обоняя их духи, не удержался от эрекции». На другой день арабы явились в богато украшенных одеждах и в тюрбанах, и после их ухода придворные заключили, что это все же мужчины. На третий день они явились перед императором в полном военном снаряжении, в кольчугах и шлемах — «они опоясались мечами, взяли ко-пья, повесили на плечи луки и сели в седла коней» — и произвели на придворных должное впечатление.
В тот же вечер «царь» беседовал с главой посольства. Тот объяснил, что в первый день они оделись так, как одеваются в кругу семьи, на второй — как являются к княжескому двору, а на третий — как предстают перед врагами. Тогда царь заявил, что готов проявить великодушие, так как знает, в какой нужде был вождь мусульман и как мало его войско: в ином случае он послал бы кого-нибудь против них, чтобы их уничтожить. Посол мусульман с негодованием возразил, что армия его господина столь велика, что, пока головной отряд ее находится в Китае, арьергард пребывает в землях, «где растут оливковые деревья», а что до нужды, то под их властью остался позади целый мир. Затем он добавил, что Кутайба поклялся не отступать, пока «не ступит на твои земли, не положит печать на твоих царей (то есть не повесит печать им на шею в знак того, что те обязаны платить унизительную подушную подать) и не возьмет дань». На это «царь» Китая сказал, что знает способ этому помочь: он пошлет Кутайбе землю на золотых блюдах, четверых молодых людей знатного происхождения и дары. Кутайба сможет встать на землю, повесить печати на шеи юношей и принять дары как дань. Такой способ исполнения клятвы удовлетворил всех, и в этой истории снова подчеркивается, что правители старых династий принимают вождей мусульман как равных себе.
715 год стал последним годом военных действий Кутайбы. История его завоеваний подходила к концу, но покончила с ней не сила китайской армии, а внутренняя политика мусульман. Завоевания Кутайбы оказались столь успешными за счет его личных способностей
Кутайба, видимо, не сомневался, что при новом правителе потеряет должность, и решился сопротивляться власти Сулеймана, положившись на верность своих войск. Возможно, ему виделся поход его закаленной в боях хорасанской армии в Ирак, и даже в Сирию, замена враждебного халифа на более удобного — то есть план, который тридцать пять лет спустя осуществили Абу Муслим и сторонники Аббасидов.
Он обратился к своим войскам с речью, в которой перечислял свои достижения и потребовал их поддержки. Он напомнил, как привел их из Ирака, как распределял между ними добычу и выплачивал жалованье — сполна и без задержки. Им стоило только сравнить его с предыдущим наместником, чтобы понять, насколько он лучше. Сегодня они живут в мире и благополучии. Бог дал им завоевать новые земли, и дороги стали настолько безопасны, что женщина в корзине на спине верблюда может спокойно и без опасности для себя проехать от Балха до Мерва.
Его речь встретили мертвым молчанием. Возможно, он не подготовил почву или не навел достаточно справок. Все знали его как великого военачальника, но многие были против того, чтобы начинать гражданскую войну Кутайба был великим вождем в борьбе мусульман с неверными, но он не располагал достаточной поддержкой племен, которые пошли бы за ним против собратьев по вере. Он потратил немало усилий, чтобы заручиться поддержкой обращенных в ислам хорасанцев и ввести их в свое войско, однако и они не хотели ввязываться во внутренние распри арабов. Их предводитель, Хайян аль-Набати, сказал своим сторонникам, что «эти арабы сражаются не за ислам, так пусть они убивают друг друга».
Обратного пути не было. Кутайба поставил все на обращение к верности своих войск, а те не отозвались на его призыв. Тогда он совершенно вышел из себя и принялся оскорблять своих арабских соплеменников со всей едкостью традиционного арабского красноречия. Он назвал их отбросами Куфы и Басры; он собрал их по пустыням, «из мест, где растет полынь, бурьян и дикая сенна», где они ездили верхом на коровах и ослах. Они, иракцы, позволили сирийской армии расположиться в царском дворе и под крышами своих домов. Он не забыл ни единого крупного племени: абд-бакр были лжецами, изменниками и, хуже того, низкими людьми; абд-каис — старыми хрычами, которым скорее подобало опылять пальмы, чем держать поводья коней, азды вместо поводьев хватались за корабельные канаты. Намеки были ясны: все они— крестьяне и рыбаки, а не гордые арабские воины. За несколько минут он умудрился рассориться со всеми, кто мог бы его поддержать. Вернувшись домой, он объяснил домочадцам, что сделал. «Когда на мою речь не ответил ни один из них, я впал в ярость и не знаю, что говорил», — тут он снова принялся оскорблять арабские племена. Бакров сравнил с девственницами-рабынями, отвергавшими всех мужчин, тамимов с паршивыми верблюдами, абд аль-кайсы были задницами диких ослов, а азды — просто ослами, «худшими их творений Всевышнего».
Теперь его положение стало безнадежным. Оппозиция сосредоточилась вокруг старого закаленного бедуина Ваки аль-Тамими. Арабские источники рисуют живой портрет этого человека в терминах, которые выходят за рамки обычных оскорблений. Кроме всего прочего, враги называют его пьяницей, упивавшимся в кругу друзей до того, что гадил себе в исподнее. Сторонники заявляют, что он мог взять дело в свои руки, «стерпеть жар и пролить свою кровь», но что он «был из тех храбрецов, которые никогда не заботятся, какого коня оседлать и что из этого выйдет». Он рискнул напасть на Кутайбу. Он заключил соглашение с вождем мусульман неарабского происхождения Хайяном аль-Набати. Они согласились разделить между собой собранные в Хорасане подати. Кутайбу покинули все, кроме ближайших родичей. Он потребовал тюрбан, посланный ему матерью, который всегда надевал в затруднительном положении, и послал за обученным боевым конем, которого считал приносящим удачу в бою. Но приведенный конь горячился и не давал на себя сесть. Он принял это как знамение, что игра проиграна, и предался отчаянию, лежа на постели и повторяя: «Да будет воля Божья!»