Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга первая (1917-1940 г.г.)
Шрифт:
Обязательным правилом в «воровском мире» являлось одаривание уходящего «вора», так сказать, «отходное». Собирались и вещи, и драгоценности, и деньги… Отказаться от подарка (иногда его называли «вылазное») «законник» не имел права: это обида для «братвы».
Важно отметить и другое: отойдя от «воровской» жизни, «прошляк», в принципе, не порывает с криминальным миром. К нему в любое время могут обратиться за консультацией, за советом, за помощью. И отказать он не вправе. Но если консультация у «прошляка» — в порядке вещей, то обращение за помощью к «отошедшему» считается «дурным тоном» и возможно только в крайнем случае.
Интересна и ещё одна немаловажная деталь. Фёдор Раззаков пишет в своём исследовании «Бандиты времён социализма»:
Если «вор в законе» изъявлял желание «завязать» с воровской
Однако в данном случае обвинять Шукшина в неточности, видимо, не совсем справедливо (хотя в целом мы склонны оценивать и фильм, и книгу «Калина красная» не слишком высоко). Дело в том, что добровольный уход «вора» из касты был возможен только после утверждения этого решения «сходкой»! В противном же случае он расценивается как вызов. Могут возникнуть разного рода сомнительные вопросы. Почему вдруг этот «законник» отказался от «масти»? Может, под влиянием «ментов»? Может, этим он выражает свою ненависть и презрение к «кентам»? Как он смел открыто нарушить «воровские традиции»? Значит, почему-то боялся обычной в этих случаях процедуры, опасался объяснений с «братвой»… В общем, такой «отход» является «конкретным» «косяком» (то есть прямым нарушением кодекса поведения «честного вора»). И подобный поступок, естественно, не может оставаться без негативных последствий…
Кстати, о выражении «завязать», «уйти в завязку». В 30-е — 60-е годы оно было достаточно распространено в «воровском» сообществе — и для обозначения окончательного выхода из «блатного мира», и для временного прекращения преступной деятельности. В уголовной песне говорится:
Воровать прекращу я на время, Чтоб с тобой, дорогая, пожить, Любоваться твоею красою И колымскую жизнь позабыть.Однако позже (особенно на южном воровском диалекте) «истинные бродяги», «босяки», а тем более «воры» стали избегать слова «завязать», «завязка».
Объясняется это достаточно просто. В 60-е годы, с усилением в местах лишения свободы изоляции мужчин от женщин, в исправительно-трудовых учреждениях буйным цветом расцвела педерастия. А вместе с нею — и венерические болезни. В среде пассивных педерастов наиболее часто встречались остроконечные кондиломы (так называемая «капуста» — поражение слизистой оболочки заднепроходного отверстия). На время лечения «петухи» (как называют пассивных гомосексуалистов в «зоне») прекращали половые сношения. При этом они объявляли: «Я пока завязываю». Поэтому «законные воры» предпочли отказаться от столь сомнительного термина. А заодно на Юге «правильные пацаны» не употребляли слово «капуста» в значении «деньги» (позже-американские доллары). Нехорошие ассоциации…
«А на левой груди — профиль Сталина…»: уголовная татуировка
Знакомя читателя с «воровским движением» на заре его истории, следует сделать существенную оговорку: «понятия» и «законы» того времени порою значительно отличались от тех, что бытовали среди «законников» более позднего периода, тем более — нынешних. Поэтому порою нам приходится забегать вперёд, обращая внимание на некоторые из таких изменений и разъясняя их причины.
Нельзя обойти вниманием и уголовную татуировку. Именно в 30-е годы она наиболее активно проникает в «блатной» мир и становится необходимым атрибутом каждого уважающего себя «вора».
Нельзя сказать, чтобы татуировка не была знакома старорежимным «уркаганам». Способов её проникновения в российский криминальный мир было несколько. Во-первых, бродяги-уголовники перенимали искусство нанесения рисунков на тело у матросов. Грань между теми и другими зачастую была не слишком отчётлива, поскольку капитаны вербовали судовые команды без особой строгости, нанимая зачастую довольно сомнительных личностей. Да и матросы нередко из-за вспыльчивого характера и «широкой морской души» оказывались в местах лишения свободы. Не случайно поэтому в «блатном» фольклоре так много песен на «морские» темы («В нашу гавань заходили корабли», «На корабле матросы ходят хмуро», «В Кейптаунском порту» и пр.).
Интересно, что таким же примерно путём, как и вольнолюбивые бродяги, в XIX веке познакомился с искусством татуировки представитель одной из самых знатных русских дворянских фамилий — Фёдор Толстой, по прозвищу Американец. Находясь в составе экспедиции Крузенштерна и Лисянского на одном из островов Полинезии, он вернулся оттуда покрытым с ног до головы прихотливыми узорами, которые демонстрировал всегда с особой гордостью.
Второй путь проникновения «наколки» в российский преступный мир — сибирская и дальневосточная каторга. Именно амурские и сахалинские арестанты, общаясь с китайцами и корейцами, научились наносить рисунки на тело. Особое распространение это нашло, правда, только к началу XX века.
Хотя «распространение» — наверное, громко сказано. Татуировка была уделом очень небольшой группы уголовников. Так, профессор М. Гернет, исследуя в 1924 году личности преступников, находившихся в местах заключения Москвы, приводит следующие данные. Кабинетом по изучению личности преступника и преступности было обследовано 1334 человека, из которых татуированными оказалось всего 98, то есть 15 %. А ведь речь шла не о случайных людях! По сведениям Гернета, это были воры, грабители, убийцы, мошенники… Высоким оказался процент татуированных только среди так называемых «социально опасных элементов» («с многократной судимостью, не имеющие права жительства в столице»). Иначе говоря, среди тех, кого сегодня принято называть «особо опасными рецидивистами». Не густо…
По Гернету, татуировки наносились чаще всего «из скуки или из подражания другим заключённым». То есть значение «наколки» как символа принадлежности к касте «избранных» в 20-е годы было минимальным.
Об этом же свидетельствуют и сюжеты татуировок. Тот же Гернет пишет:
Нас интересует вопрос о содержании рисунков татуировки преступников. Хотя Ломброзо и подчёркивает распространение среди них циничных, но это далеко не подтверждается статистическими изысканиями. Циничные татуировки среди обследованных нами заключённых встречаются очень редко и в нашей коллекции фотографий татуировок в московских тюрьмах имеется всего одна такого содержания. Чаще всего встречаются изображения обнажённых женщин, иногда очень изящно сделанные. При сравнении известных нам по литературе татуировок иностранных преступников и обследованных нами русских заключённых татуировка последних нам представляется более оригинальною. Мы считаем, что мировой рекорд побит изображением на груди одного из заключённых Московской тюрьмы копии картины Васнецова «Три богатыря»… Москвичами побит рекорд и в области татуировки так называемого политического содержания. Она состоит большей частью в воспроизведении портретов королей, президентов республик и проч. Один из наших учеников-студентов… видел на груди одного из обитателей ночлежки галерею портретов всего дома Романовых. Через наш Научный Кабинет прошёл осуждённый с татуировкою на груди английского короля и королевы в две краски…Отметим татуировку некоего С. с изображением на груди креста, имеющего в своём основании череп, а по бокам коленопреклонённых ангелов… Отметим также татуировку на спине одного заключённого в виде орла со змеёй в своих когтях. Этот сюжет встречался нами не один раз. Но чаще всего у московских заключённых встречаются татуировки в виде якорей и сердец (из 86 татуировок у несовершеннол. таких оказалось 21), крестов и др. татуировок религиозного характера (14), женских фигур и головок (12), птиц и бабочек (9)… Такие татуировки, как, например, очень часто встречающиеся якори и сердца, горящие пламенем или пронзённые стрелами и кинжалами, или ничего не говорят, или говорят лишь о минутных настроениях и временных увлечениях… («Татуировки в местах заключения г. Москвы»),
Можно было бы оспаривать вывод профессора на том основании, что уголовные «авторитеты» стремились не раскрывать «тайный смысл» рисунков и надписей. Однако и многочисленные свидетельства более позднего, уже «блатного» времени, дают нам право утверждать со всей определённостью: до того, как в «воровском» мире вспыхнула «сучья война», тайной символики татуировок не существовало. Уже один только факт наличия на теле арестанта «наколки», позволял практически безошибочно отнести его к разряду «блатных», «воров».