Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга первая (1917-1940 г.г.)
Шрифт:
Этапы идут и идут. Палаток не хватает. Север, суровое предзимье. И что же наши весёлые писатели (среди которых — Максим Горький, Михаил Зощенко, Всеволод Иванов, Вера Инбер, Алексей Толстой, Лев Славин, Валентин Катаев и ещё немало славных имён)? Они смакуют это — с истинно зощенковским юмором и радостным дебилизмом:
Утро на суровой северной заре, открывается замерзающее озеро…
Ветер колышет брезентовые стены палаток, ветер умело дует в щели — прохладно спать, надо думать о зиме. А тут ещё народу подваливает…
Одеты преступники как кто: кто в рваном, кто в лаптях,
Обхохочешься. Особенно если представишь, как легко вымерзали эти люди десятками тысяч — в шёлковых платьицах и узбекских халатах, интеллигентики-студентики. По некоторым приблизительным подсчётам, Беломорканал построен на костях нескольких сот тысяч заключённых.
Немалую долю в общем количестве гулаговских рабов составляли «тридцатипятники»: «урки» — профессиональные уголовники, а также другие продукты общественного «дна» — проститутки, барыги (скупщики краденого), опустившиеся люмпены, потерявшие все социальные связи, и проч.
Работники из уголовников были не ахти какие. Трудиться ни «цветные» (то есть «воры»), ни «полуцвет» (их окружение) не умели и не хотели. Все их «законы» и «понятия» строились на презрении к труду. При этом они уже привыкли к снисходительному отношению со стороны «социально близкой» власти. Поэтому неожиданным и неприятным сюрпризом для «блатных» явилась активность и жёсткость государственной машины, которая посредством 35-й статьи УК стала бесперебойно и без особого разбора выдёргивать уголовников из вольной жизни и забрасывать в «горячие точки» холодного Севера.
Мы подходим здесь к одной из наиболее острых проблем истории сталинского ГУЛАГа. Большая часть обличителей и разоблачителей тоталитарной системы Советского государства упорно настаивает на том, что сталинская репрессивная машина якобы обрушивалась в первую очередь на своих политических противников или на безвинных граждан, которые попадали под молотилку очередной «разоблачительной» кампании. Профессиональный уголовный мир подобными исследователями как бы выводится из-под ударов тоталитарного молота — на том основании, что власть рассматривала профессиональных преступников в качестве «социально близких элементов» и использовала их для подавления общей массы арестантов. Обличителей не смущает даже то, что многие факты и статистические данные нередко противоречат такому взгляду на вещи.
Нет никакого сомнения в том, что и государственная власть, и администрация мест лишения свободы действительно заигрывали с «блатарями», проводили мысль об их «социальной близости» рабоче-крестьянской власти и использовали «воров» и их «пристяжь» для расправ над «политическими» заключёнными. Однако вместе с тем власть неуклонно и добросовестно (с её точки зрения) выполняла также функцию подавления в отношении уголовного мира. Причём выполняла её на всём протяжении существования первого в мире государства рабочих и крестьян.
Это совершенно естественно вытекает из характера любой тоталитарной системы. Как известно, тоталитарное государство характеризуется полным (тотальным) контролем со стороны органов государственной власти над всеми сферами жизни общества. Не составляет исключения и преступность. Более того: тоталитарное государство наиболее действенно борется с уголовщиной. Ведь преступник — это тот, кто преступает законы государства, всё равно какого — тоталитарного или демократического. Организованная же преступность представляет собой фактически теневую структуру, противостоящую государственной и даже в некотором смысле (для определённого круга лиц) заменяющую её. Если в демократическом государстве борьба против такого рода структуры затруднена обязательным соблюдением строго обусловленных правовых норм, которыми должны руководствоваться все, в том числе и органы правопорядка, то тоталитарное государство стремится устранить подобный «очаг скрытой оппозиции» любыми доступными средствами.
Правда, у фашистских тоталитарных систем было значительное преимущество перед сталинским тоталитаризмом. Их идеология строилась на националистическом принципе, то есть на принципе превосходства, исключительности своей нации (гитлеризм, итальянский фашизм). Сталинская система подавления личности построена на классовом принципе, то есть на превосходстве пролетариата и крестьянства над «имущими» классами (а также над «прослойками» типа интеллигенции, которая, по определению Ленина, представляет не мозг нации, а говно).
Итальянский и германский фашизм довольно быстро и эффективно расправились с внутренней преступностью под знаменем борьбы за «чистоту нации», объявив уголовников (а заодно проституток, бродяг, инвалидов и пр.) «отбросами» и «недочеловеками», многих уничтожив физически, остальных загнав в концлагеря. Муссолини удалось даже нанести сокрушительный удар по сицилийской мафии.
Большевики же изначально делали ставку на «угнетённых», к которым причисляли не только рабочих и крестьян, но и людей, волею обстоятельств вынужденных заниматься преступным промыслом (то есть тоже выступавших против законов «эксплуататорского» государства). Отказаться от этой установки идеологи большевизма не могли. Преступность считалась «пережитком прошлого» и его порождением, в новых условиях (по мысли «революционных теоретиков») для её существования не было социальной базы. Спорить с этим — значит быть оппортунистом, выступать против всепобеждающей теории марксизма-ленинизма (сталинизма). Бывшие преступники по мере победного шествия социализма должны понять, что теперь-то, когда мир насилья разрушен и кто был ничем, тот стал всем, нет смысла грабить, разбойничать и воровать! У экспроприаторов всё экспроприировано, а рабочих и крестьян свой социально близкий брат «уркаган» «трясти» не станет — посовестится. Теперь ему самое время встать в общий строй и идти навстречу большому человеческому счастью.
К несчастью, практика опровергла эти красивые теории. Да и в руководстве страной хотя и стояли догматики-утописты, но задачи им приходилось решать реальные. Поэтому бравые чекисты в первые послереволюционные годы легко и без особых колебаний «шлёпали» не только «контриков» и «буржуев», но вместе с ними — многочисленную «шпану», «деловых ребят» и прочий уголовный сброд.
Время для заигрывания с уголовным миром появилось в период нэпа и особенно в связи с необходимостью нанести удар по «жиганскому» течению в преступной среде. Венцом выражения «симпатии» к «уркам» явился знаменитый уголовный кодекс 1926 года с его смешными сроками наказания для «социально близких».
В результате к началу 30-х годов, несмотря на новый всплеск преступности, сложилась ситуация, которую можно охарактеризовать известной поговоркой — «Поздно, Вася, пить боржоми». Теперь признать «блатных» врагами общества значило бы расписаться в собственной несостоятельности и бессилии. Как это вдруг по мере продвижения к торжеству социализма «социально близкие» неожиданно оказались неисправимыми негодяями?
Классовая теория сыграла с идеологами тоталитарного социализма дурную шутку: она ограничила их в средствах борьбы с преступностью! Нельзя было единым махом вырезать, расстрелять, утопить на баржах весь «социальный мусор» (как это делали германские фашисты). Приходилось искать другие способы — соответственно общей идеологической линии. Так и появляется гениальная идея «перековки трудом». А далее — 35-я статья и «весёлый лагерный развод»…