Великий чабан
Шрифт:
— А сука-то по-волчьи берёт, — заметил он, — хорошая псина! У-уря, первый щенок мой, договорились?
— Конечно, сосед — охотно согласился Бадма, — самого лучшего тебе отдам.
Он был счастлив. Время и силы не были потрачены напрасно: собаки стали хорошими волкодавами и отличной парой. Вскоре Хочча и Бургут прославили его на всю округу как лучшего волчатника.
Наступившая зима была очень холодной и снежной. Много волков пришли с Монголии и начали нападать на домашний скот. Чабаны собирались и устраивали облавы, и ни одна из них не проходила без участия Бургута и Хоччи.
Охотились в основном на одиночек. Именно они резали
Бадма процветал: его собаки были лучшими, скот без потерь переносил зиму, а знаменитая Алтын-Бороо каждое лето неизменно держала первенство в сезонных забегах на любых дистанциях. Имя Бадмы всегда было на устах у всех охотников, пастухов и табунщиков. Его уважали, ему завидовали и даже боялись. Не раз Жалсан предупреждал Бадму, чтобы тот был осторожней и внимательнее прислушивался к тому, что о нем говорят.
Многие считали, что Бадма заговорил своих лошадей и собак у монгольских шаманов, ибо ни для кого не было тайной, что в Монголию одноглазый наведывается часто.
— Зависть и страх — это злые духи, которые вселяются в человека, — философствовал Бадма по пьяной лавочке, — они вроде бы разные, но все происходит от зла. Злой человек всегда завистлив и труслив. Трудно перебороть в себе зло, но интересно. Зло тоже происходит от зависти и страха. Человек боится быть хорошим, потому что именно хорошие люди много страдают, и как только он начинает бояться этого, так тут же в нем пробуждается зависть, отсюда все беды… Человек просто перестает быть человеком, начинает зависеть от мнения других, и, как странно, — говорил Бадма, — плохие люди сбиваются в стаи и боятся друг друга. Человек отличается от зверей тем, что думает, а эти даже думать перестают, вроде как овцы… Но те хотя бы друг другу не мешают, а эти… Чтобы остаться человеком, нужны силы, но чтобы быть сильным, нужно терпение, ибо сила, как вода, — утекает. Если нет терпения, зло высосет силу и тогда всё, словно на цепь себя сажаешь, и попробуй, сорвись.
Бадма нашел в себе силы и терпение остаться человеком, быть может, поэтому ему так везло, но зло, словно отыгрываясь, било по тому, что было для него особенно дорого.
Однажды Бадма не нашел в стойле своих лошадей. Оба мерина паслись неподалеку, но Бороо с ними не было. Она пришла через день, вернее, приковыляла. Вся спина ее была исполосована до кровавых рубцов. Но беда была даже не в этом. Бороо не могла наступить на переднее правое копыто. Кто-то сильно ударил по нему железом, и лошадь была испорчена навсегда. А через день она выкинула то, чего так ждали и Бадма, и его внук Гэсэр, и Жалсан. На грязном свалявшемся сене лежал недоношенный плод, и Бороо, словно взбесившись, никого не подпускала близко. Бадма, упав на колени, долго выл, заливаясь злыми слезами и мешая седые волосы с грязной травой.
— Это я виноват, — хрипел он позже в пьяном бреду, — не уберег. Загордился, позволил завидовать… — Но пить долго ему не пришлось. Уводя Бороо, недоброжелатели разбросали куски заразного мяса (когда-то уже пытались подбросить отраву, но Хочча, чувствуя ее запах, не брала отравленное мясо и не позволяла этого сделать Бургуту). Хотя мясо съел один лишь Бургут, заболели обе собаки, и снова Жалсан жил у Бадмы, и вместе они выхаживали животных. Хочча
— Это инстинкт, — успокаивал Бадму Жалсан. — Должно пройти. Природа свое возьмет!
Словно почуяв опасность, Хочча уже никого не пускала на стоянку, кроме Жалсана. Однажды табунщик Седельников проезжал мимо. По тонкому ветру Хочча учуяла ненавистный запах, знакомый еще по отравленному мясу. Незаметно она скрылась в темноте, а к полуночи Бадма проснулся оттого, что кто-то тихо стучал в дверь. Открыв ее, он увидел распростертое тело табунщика.
— Волк напал, — прохрипел тот, вползая, — молча напал, а я ружье дома забыл. Помоги, Бадма-ахай, — жалобно скулил Седельников.
Бадма знал, кто именно виноват в событиях той страшной ночи, но сейчас об этом даже и не вспомнил. Жалсан, на счастье табунщика ночевавший у Бадмы, обработал ему раны и, перевязав бинтами, повез его в совхозный медпункт на своем стареньком “Урале”. По дороге Седельников обещал ему лучшего жеребенка из табуна и на чем свет костерил тех, кто недавно так насолил Бадме. Жалсан лишь сильнее давил на газ, крепко сжав зубы: “Словно на цепь себя сажаешь”, — вспомнились ему слова Бадмы. “…и тупеешь”, — подумал Жалсан.
— Ну и тварь же ты, — бросил он в сердцах табунщику, но Седельников из-за сильного степного ветра, дувшего навстречу, не услышал Жалсана. А может, сделал вид, что не услышал.
Как только затих рокот удаляющегося мотоцикла, мучимый худшими предчувствиями, Бадма вышел во двор и громко окликнул собак. Подбежал к нему лишь Бургут и тоскливо отозвался Сокол, запертый в сарае. Хоччи не было.
Бадма заковылял в сенник, прихватив с собой фонарь. Хочча лежала на своем любимом месте. Увидев хозяина, она не вскочила, как обычно, и не пошла навстречу.
— Ну что, старуха. — Бадма нежно погладил ее по холке, но та неожиданно глухо зарычала.
— А ну-ка. — Он направил на нее фонарь. На правом боку Хоччи зияла глубокая рана от охотничьего ножа, который хитрый табунщик всегда носил за голенищем сапога. Взяв на руки тяжелую, огрызавшуюся собаку, Бадма понес ее в дом.
Почти до утра, под причитания и бытовую матерщину Лхамы, он зашивал рану собаке, которая то и дело огрызалась и мешала лечить себя.
— Я же говорила, что это дьявол, а не собака, ничего хорошего не будет от этой зверюги… — выла Лхама, но Бадма молча повернулся к ней и взглянул единственным, как-то странно блестевшим глазом. Она тут же замолчала, а Бадма лишь устало произнес:
— Ты еще поблагодаришь Бурхана за то, что он дал нам ее.
Шла седьмая зима в жизни Хоччи, и всю эту зиму с Монголии дул нудный, пронизывающий шурган. Несмотря на то, что наступал февраль, степь была бесснежна.
“Сухой весна будет”, — предчувствовал Бадма. И весна наступила и была действительно сухой. А вслед за сухой весной наступило засушливое лето. Знойное солнце выжгло лучшие покосы, задушило посевы и высушило озера и родники. Началась засуха.
Все лето Бадма гонял стада овец и коров за много километров по степи на водопой к единственному уцелевшему озеру. Но вода в озере была соленая и мало спасала от жары. Вслед за летом пришли неурожайная осень и голодная зима. Стадо Бадмы поредело наполовину, и наступившая зима также не предвещала ничего хорошего.