Великий канцлер
Шрифт:
Но крик Ивана не разнёсся по зданию. Обитые мягким, стёганые стены не пустили воплей несчастного никуда. Лица санитаров исказились и побагровели.
– Ад-ну… адну минуту, голову, голову… – забормотал врач, и тоненькая иголочка впилась в кожу поэта, – вот и всё, вот и всё… – и он выхватил иглу, – можно отпустить. Санитары тотчас разжали руки, а женщина выпустила голову Ивана.
– Разбойники! – прокричал тот слабо, как бы томно, метнулся куда-то в сторону, – ещё прокричал: – И был час девятый!.. – но вдруг сел на кушетку… – Какая
– Ну, пусть погибает Красная столица, я в лето от Рождества Христова 1943-е всё сделал, чтобы спасти её! Но… но победил ты меня, сын погибели, и заточили меня, спасителя.
Он поднялся и вытянул руки, и глаза его стали мутны, но неземной красоты.
– И увижу се в огне пожаров, в дыму увижу безумных бегущих по Бульварному Кольцу… – тут он сладко и зябко передёрнул плечами, зевнул… и заговорил мягко и нежно:
– Берёзки, талый снег, мостки, а под мостки с гор потоки. Колокола звонят, хорошо, тихо…
Где-то за стеной протрещал звоночек, и Рюхин раскрыл рот: стёганая стена ушла вверх, открыв лакированную красную стену, а затем та распалась и беззвучно на резиновых шинах въехала кровать. Ивана она не заинтересовала. Он глядел вдаль восторженно, слушал весенние громовые потоки и колокола, слышал пение, стихи…
– Ложитесь, ложитесь, – услышал Иван голос приятный и негрозный. Правда, на мгновение его перебил густой и тяжёлый бас инженера и тоже сказал «ложитесь», но тотчас же потух.
Когда кровать с лежащим Иваном уходила в стену, Иван уже спал, подложив ладонь под изуродованную щёку. Стена сомкнулась. Стало тихо и мирно, и вверху на стене приятно стучали часы.
– Доктор… это что же, он, стало быть, болен? – спросил Рюхин тихо, смятенно.
– И очень серьёзно, – ответил доктор, сквозь пенсне проверяя то, что написала женщина. Он устало зевнул, и Рюхин увидел, что он очень нервный, вероятно, добрый и, кажется, нуждающийся человек…
– Какая же это болезнь у него?
– Мания фурибунда, – ответил доктор и добавил, – по-видимому.
– Это что такое? – спросил Рюхин и побледнел.
– Яростная мания, – пояснил доктор и закурил дрянную смятую папироску.
– Это, что ж, неизлечимо?
– Нет, думаю, излечимо.
– И он останется здесь?
– Конечно.
Тут доктор изъявил желание попрощаться и слегка поклонился Рюхину. Но Рюхин спросил заискивающе:
– Скажите, доктор, что это он всё инженера ловит и поминает! Видел он какого-нибудь инженера?
Доктор вскинул на Рюхина глаза и ответил:
– Не знаю.
Потом подумал, зевнул, страдальчески сморщился, поёжился и добавил:
– Кто его знает, может быть, и видел какого-нибудь инженера, который поразил его воображение…
И тут поэт и врач расстались.
Рюхин вышел в волшебный сад с каменного крыльца дома скорби и ужаса. Потом долго мучился. Всё
Рюхин сел и больным голосом спросил малый графинчик… Он пил водку и чем больше пил, тем становился трезвей и тем больше тёмной злобы на Пушкина и на судьбу рождалось в душе…
Помоги, Господи, кончить роман.
1931 г.
Полёт Воланда
– Об чём волынка, граждане? – спросил Бегемот и для официальности в слове «граждане» сделал ударение на «да». – Куда это вы скакаете?
…………………………
Кота в Бутырки? Прокурор накрутит вам хвосты.
…………………………
Свист.
…и стая галок поднялась и улетела.
– Это свистнуто, – снисходительно заметил Фагот, – не спорю, – свистнуто! Но, откровенно говоря, свистнуто неважно.
– Я не музыкант, – отозвался Бегемот и сделал вид, что обиделся.
– Эх, ваше здоровье! – пронзительным тенором обратился Фагот к Воланду, – дозвольте уж мне, старому регенту, свистнуть.
– Вы не возражаете? – вежливо обратился Воланд к Маргарите и ко мне.
– Нет, нет, – счастливо вскричала Маргарита, – пусть свистнет! Прошу вас! Я так давно не веселилась!
– Вам посвящается, – сказал галантный Фагот и предпринял некоторые приготовления. Вытянулся, как резинка, и устроил из пальцев замысловатую фигуру. Я глянул на лица милиционеров, и мне показалось, что им хочется прекратить это дело и уехать.
Затем Фагот вложил фигуру в рот. Должен заметить, что свиста я не услыхал, но я его увидал. Весь кустарник вывернуло с корнем и унесло. В роще не осталось ни одного листика. Лопнули обе шины в мотоциклетке и треснул бак. Когда я очнулся, я видел, как сползает берег в реку, а в мутной пене плывут эскадронные лошади. Всадники же сидят на растрескавшейся земле группами.
– Нет, не то, – со вздохом сказал Фагот, осматривая пальцы, – не в голосе я сегодня.
– А вот это уже и лишнее, – сказал Воланд, указывая на землю, и тут я разглядел, что человек с портфелем лежит раскинувшись и из головы течёт кровь.
– Виноват, мастер, я здесь ни при чём. Это он головой стукнулся об мотоциклетку.
– Ах, ах, бедняжка, ах, – явно лицемерно заговорил весельчак Бегемот, наклоняясь к павшему, – уж не осталась бы супруга вдовою из-за твоего свиста.
– Ну-с, едем!