Великий канцлер
Шрифт:
…………………………
Нежным голосом завёл Фагот… «чёрные скалы мой покой…».
…………………………
– Ты встретишь там Шуберта и светлые утра.
Консультант с копытом
На закате двое вышли на Патриаршие Пруды. Первый был лет тридцати, второй – двадцати четырех. Первый был в пенсне, лысоватый, гладко выбритый, глаза живые, одет в гимнастёрку, защитные штаны и сапоги. Ножки тоненькие, но с брюшком.
Второй в кепке, блузе, носящей идиотское название «толстовка», в зелёной гаврилке и дешёвеньком сером костюме.
Свидетели? То-то, что свидетелей не было, за исключением одного: домработницы Анны Семёновой, служащей у гражданки Клюх-Пелиенко. Впоследствии на допросе означенная Семёнова Анна показала, что: а) у Клюх-Пелиенко она служит третий год, б) Клюх – ведьма… Семёнова собиралась подавать в народный суд за то, что та (Клюх) её (Семёнову) обозвала «экспортной дурой», желая этим сказать, что она (Семёнова) не простая дура, а исключительная. Что в профсоюз она платит аккуратно, что на Патриарших Прудах она оказалась по приказанию Клюх, чтобы прогулять сына Клюх Вову. Что Вова золотушен, что Вова идиот (экспортный). Велено водить Вову на Патриаршие Пруды.
Товарищ Курочкин, на что был опытный человек, но еле избавился от всего этого потока чепухи и поставил вопрос в упор: о чём они говорили и откуда вышел профессор на Патриаршие? По первому вопросу отвечено было товарищем Семёновой, что лысенький в пенсне ругал господа бога, а молодой слушал, а к тому времени, как человека зарезало, они с Вовой уже были дома. По второму – ничего не знает. И ведать не ведает. И если бы она знала такое дело, то она бы и не пошла на Патриаршие. Словом, товарищ Курочкин добился только того, что товарищ Семёнова действительно дура, так что и в суд, собственно, у неё никаких оснований подавать на гражданку Клюх нету. Поэтому отпустил её с миром. А более действительно в аллее у Пруда, как на грех, никого не было.
Так что уж позвольте мне рассказывать, не беспокоя домработницу.
Что ругал он господа бога – это, само собой, глупости. Антон Миронович Берлиоз (потому что это именно был он) вёл серьёзнейшую беседу с Иваном Петровичем Тешкиным, заслужившим громадную славу под псевдонимом Беспризорный. Антону Миронычу нужно было большое антирелигиозное стихотворение в очередную книжку журнала. Вот он и предлагал кой-какие установки Ване Беспризорному.
Солнце в громе, удушье, в пыли падало за Садовое Кольцо, Антон Миронович, сняв кепочку и вытирая платком лысину, говорил, и в речи его слышались имена………
Иванушка рассмеялся и сказал:
– В самом деле, если бог вездесущ, то, спрашивается, зачем Моисею понадобилось на гору лезть, чтобы с ним беседовать? Превосходнейшим образом он мог с ним и внизу поговорить.
В это время и показался в аллее гражданин. Откуда он вышел? В этом-то весь и вопрос. Но и я на него ответить не могу. Товарищу Курочкину удалось установить
…………………………
Главы романа, дописанные и переписанные в 1934–1936 годах
30/Х. 34.
Дописать раньше, чем умереть!
Ошибка
В то время как раз, как вели Никанора Ивановича, Иван Бездомный после долгого сна открыл глаза и некоторое время соображал, как он попал в эту необыкновенную комнату с чистейшими белыми стенами, с удивительным ночным столиком, сделанным из какого-то неизвестного светлого металла, и с величественной белой шторой во всю стену.
Иван тряхнул головой, убедился в том, что она не болит, очень отчётливо припомнил страшную смерть Берлиоза, но она не вызвала уже прежнего потрясения. Иван огляделся, увидел в столике кнопку, и вовсе не потому, что в чём-нибудь нуждался, а по своей привычке без надобности трогать предметы позвонил.
Тотчас же перед Иваном предстала толстая женщина в белом халате, нажала кнопку в стене, и штора ушла вверх. Комната сразу посветлела, и за лёгкой решёткой, отгораживающей окно, увидел Иван чахлый подмосковный бор, понял, что находится за городом.
– Пожалуйте ванну брать, – пригласила женщина, и, словно по волшебству, стена ушла в сторону, и блеснули краны, и взревела где-то вода.
Через минуту Иван был гол. Так как Иван придерживался мысли, что мужчине стыдно купаться при женщине, то он ёжился и закрывался руками. Женщина заметила это и сделала вид, что не смотрит на поэта.
Тёплая вода понравилась поэту, который вообще в прежней своей жизни не мылся почти никогда, и он не удержался, чтобы не заметить с иронией:
– Ишь ты! Как в «Национале»!
Толстая женщина на это горделиво ответила:
– Ну, нет, гораздо лучше. За границей нет такой лечебницы. Интуристы каждый день приезжают осматривать.
Иван глянул на неё исподлобья и ответил:
– До чего вы все интуристов любите. А среди них разные попадаются.
Действительно было лучше, чем в «Национале», и, когда Ивана после завтрака вели по коридору на осмотр, бедный поэт убедился в том, до чего чист, беззвучен этот коридор.
Одна встреча произошла случайно. Из белых дверей вывели маленькую женщину в белом халатике. Увидев Ивана, она взволновалась, вынула из кармана халатика игрушечный пистолет, навела его на Ивана и вскричала:
– Сознавайся, белобандит!
Иван нахмурился, засопел, а женщина выстрелила губами «Паф!», после чего к ней подбежали и увели её куда-то за двери.
Иван обиделся.
– На каком основании она назвала меня белобандитом?
Но женщина успокоила Ивана.
– Стоит ли обращать внимание. Она больная. Со всеми так разговаривает. Пожалуйте в кабинет.
В кабинете Иван долго размышлял, как ему поступить. Было три пути. Первый: кинуться на все блестящие инструменты и какие-то откидные стулья и всё это поломать. Второй: сейчас же всё про Понтия Пилата и ужасного убийцу рассказать и добиться освобождения. Но Иван был человеком с хитрецой и вдруг сообразил, что, пожалуй, скандалом толку не добьёшься. Относительно рассказа тоже как-то не было уверенности, что поймут такие тонкие вещи, как Понтий Пилат в комбинации с постным маслом, таинственным убийством и прочим.