Великий канцлер
Шрифт:
– Примите «молнию» Владикавказ Масловскому. Ответ фотограмму 803. «Сегодня до двенадцати дня Лиходеев был Москве От двенадцати до половины третьего он неизвестно где Почерк подтверждаю Меры наблюдения за указанным фотограмме артистом принимаю Замдиректора Кабаре Римский».
«Умно!» – подумал Варенуха, а сейчас же подумал: «Глупо! Не может он быть во Владикавказе!» Римский же взял обе «молнии» и фотограмму, положил в конверт, заклеил конверт, надписал «в ОГПУ» и вручил конверт Варенухе со словами:
– Отвези, Василий Васильевич, немедленно.
«Это очень умно!» – подумал Варенуха и спрятал в портфель таинственный пакет, потом взял трубку и навертел номер Степиной квартиры. Римский насторожился, и Варенуха вдруг замигал и сделал знак свободной рукой.
– Мосье Воланд? – ласково спросил Варенуха.
Римский затаил дыхание.
– Да, я, – ответил в трубке Варенухе бас.
– Добрый день, – сказал Варенуха, – говорит администратор «Кабаре» Варенуха.
– Очень приятно, – сказали в трубке, – как ваше здоровье?
– Мерси, – удивляясь иностранной вежливости, ответил Варенуха.
– Мне показалось, – продолжала трубка, – что вы вчера плохо выглядели, и я вам советую никуда сегодня не ходить.
Варенуха дрогнул от удивления, но, оправившись, сказал:
– Простите. Что, товарища Лиходеева нет дома?
– Нету, – ответила трубка.
– А, простите, вы не знаете, где он?
– Он поехал кататься на один час за город в автомобиле и сказал, что вернётся в «Кабаре».
Варенуха чуть не уронил трубку и замахал рукой встревоженному Римскому.
– Мерси, мерси! – заговорил и закланялся Варенуха, – итак, ваше выступление сегодня в десять часов вечера.
– О да, я помню.
– Всего, всего добренького, – нежно сказал Варенуха и, грянув трубкой, победоносно воскликнул:
– Уехал кататься за город! Никакой не Владикавказ, а с дамой уехал! Вот-с!
– Если это так, то это чёрт знает что такое! – воскликнул бледный от негодования Римский.
– Всё понятно! – ликовал Варенуха, – уехал, надрался и застрял.
– Но «молнии»? – глухо спросил Римский.
– Он же и телеграфирует в пьяном виде, – вскричал Варенуха и вдруг, хлопнув себя по лбу, закричал:
– Вспомнил! Вспомнил! В Звенигороде есть трактир «Владикавказ»! Вспомнил! Оттуда он и молнирует!
– Нет, это чересчур! – заговорил озлобленный Римский, – и в конце концов я буду вынужден…
Но Варенуха его перебил.
– А пакет нести?
– Обязательно нести, – ответил Римский.
Тут же открылась дверь и вошла… «Она!» – подумал Римский… И действительно вошла та самая женщина и опять с белым пакетиком.
В телеграмме были слова:
«Спасибо подтверждение Молнией пятьсот Вылетаю Москву Лиходеев».
– Ну, не сук… – вскричал Варенуха, – не переводи! Он с ума сошёл!
Но Римский ответил:
– Нет, деньги я переведу.
Варенуха, открыв рот, глядел на Римского, думая, что не Римского видит перед собой.
– Да, помилуй, Григорий Максимович, этот Масловский будет поражён, если там только есть Масловский! Я говорю тебе, что это из трактира!
– Это будет видно
Варенуха подчинился своему начальнику и условились так: Варенуха повезёт немедленно таинственные телеграммы, а Римский пойдёт обедать, после чего оба опять сойдутся в «Кабаре» заблаговременно перед спектаклем, ввиду исключительной важности сегодняшнего вечера.
Варенуха вышел из кабинета, прошёлся по коридорам, оглянул подтянувшихся капельдинеров командирским взглядом, зашёл и в вешалки, всюду и всё нашёл в полном порядке, узнал в кассе, что сбор резко пошёл вверх с выпуском афиши о белой магии, и наконец заглянул перед самым уходом в свой кабинет.
Лишь только он открыл дверь, как на клеёнчатом столе загремел телефон.
– Да! – пронзительно крикнул Варенуха в трубку.
– Товарищ Варенуха? – сказал в телефоне треснувший тенор. – Вот что, вы телеграммы сейчас никуда не носите. А спрячьте их поглубже и никому об них не говорите.
– Кто это говорит? – яростно закричал Варенуха. – Товарищ, прекратите ваши штуки! Я вас обнаружу! Вы сильно пострадаете!
– Товарищ Варенуха, – сказал всё тот же препротивный голос в телефон, – вы русский язык понимаете? Не носите никуда телеграммы и Римскому ничего не говорите.
– Вот я сейчас узнаю, по какому номеру вы говорите! – заорал Варенуха и вдруг услышал, что трубку повесили и что никто его больше не слушает.
Тогда Варенуха оставил телефон, нахлобучил кепку, схватил портфель и через боковой выход устремился в летний сад, в который публика выходила во время антрактов из «Кабаре» курить.
Администратор был возбуждён и чувствовал, что энергия хлещет из него. Кроме того, его обуревали приятные мысли. Он предвкушал много хорошего; как он сейчас явится куда следует, как возбудит большое внимание, и в голове его зазвучали даже целые отрывки из будущего разговора и какие-то комплименты по его адресу.
«Садитесь, товарищ Варенуха… гм… так вы полагаете, товарищ Варенуха… ага… так…», «Варенуха – свой парень… мы знаем Варенуху… правильно…», и слово «Варенуха» так и прыгало в голове у Варенухи.
Ветер дунул в лицо администратору, и в верхушках лип прошумело. Варенуха поднял голову и увидел, что темнеет. Сильно посвежело.
Как ни торопился Варенуха, он всё же решился заглянуть по дороге в летнюю уборную, чтобы проверить, исполнили ли монтёры его повеление – провести в неё свет.
Мимо только что отстроенного тира по дорожке Варенуха пробежал к зданьицу, выкрашенному серой краской, с двумя входами и с надписями: «Мужская», «Женская». Варенуха пошёл в мужское отделение и, прежде всего, увидел, что пять дней тому назад выкрашенные стены исписаны неплохо сделанными карандашом рисунками половых органов, четверостишиями и отдельными очень употребительными, но почему-то считающимися неприличными, словами. Самое короткое из них было выписано углём большими буквами как раз над сиденьем, и сиденье это было загажено.