Великий карбункул
Шрифт:
застыли скорбь и ужас. Разве это похоже на Элинор?
– А вы сравните нарисованное лицо с живым, - предложил художник.
Уолтер взглянул на свою возлюбленную и вздрогнул. Элинор неподвижно
стояла перед картиной, словно зачарованная созерцанием портрета Уолтера, и
на лице ее было то самое выражение, о котором он только что говорил. Если бы
она часами репетировала перед зеркалом, ей и тогда не удалось бы передать
это выражение лучше. Да если бы даже
бы более верно сказать печальную правду о выражении, возникшем в эту минуту
на ее лице. Казалось, она не слышала слов, которыми обменялись художник и ее
жених.
– Элинор!
– в изумлении вскричал Уолтер.
– Что с вами?
Но она не слышала его и все не сводила глаз с портрета, пока Уолтер не
схватил ее за руку. Только тут она заметила его; вздрогнув, она перевела
взгляд с картины на оригинал.
– Вам не кажется, что ваш портрет изменился?
– спросила она.
– Мой? Нет, нисколько!
– ответил Уолтер, присматриваясь к картине.
–
Хотя постоите, дайте взглянуть. Да-да, что-то изменилось, и, пожалуй, к
лучшему, но сходство осталось прежним. Выражение стало более оживленным, чем
вчера, словно блеск глаз отражает какую-то яркую мысль, которая вот-вот
сорвется с губ. Да, теперь, когда я уловил взгляд, он кажется мне весьма
решительным.
Пока он рассматривал портрет, Элинор обернулась к художнику. Она
глядела на него печально и с тревогой и читала в его глазах сочувствие и
сострадание, о причинах которых могла только смутно догадываться.
– Это выражение… - прошептала она с трепетом.
– Откуда оно?
– Сударыня, на этих портретах я изобразил то, что вижу, - грустно
молвил художник и, взяв ее за руку, отвел в сторону.
– Взгляд художника, истинного художника, должен проникать внутрь человека. В том-то и
заключается его дар, предмет его величайшей гордости, но зачастую и весьма
для него тягостный, что он умеет заглянуть в тайники души и, повинуясь
какой-то необъяснимой силе, перенести на холст их мрак или сияние, запечатлевая в мгновенном выражении мысли и чувства долгих лет. Если бы я
мог убедить себя, что на этот раз заблуждаюсь!
Они подошли к столу, где в беспорядке лежали наброски гипсовых голов, рук, не менее выразительных, чем некоторые лица; зарисовки часовен, увитых
плющом; хижин, крытых соломой; старых, сраженных молнией деревьев; одеяний, свойственных далеким восточным странам или древним эпохам, и прочих плодов
причудливой фантазии художника. Перебирая их с кажущейся небрежностью, он
поднял один карандашный набросок, на котором были изображены две фигуры.
– Если я ошибаюсь, - продолжал он, - если вы не видите, что на вашем
портрете отразилась ваша душа, если у вас нет тайной причины опасаться, что
и второй портрет говорит правду, то еще не поздно все изменить. Я мог бы
переделать и этот рисунок. Но разве это повлияет на события?
И он показал ей набросок. Дрожь пробежала по телу Элинор, она едва не
вскрикнула, но сдержалась, привыкнув владеть собой, как все, кому часто
приходится таить в душе подозрения и страх. Оглянувшись, она обнаружила, что
Уолтер подошел к ним и мог увидеть рисунок, но не поняла, заметил ли он его.
– Мы не хотим ничего менять в этих портретах, - сказала она поспешно.
–
Если мой портрет выглядит печальным, то тем веселее буду казаться рядом с
ним я.
– Ну что ж, - поклонился художник, - пусть ваши горести окажутся
воображаемыми и печалиться о них будет лишь этот портрет! А радости пусть
будут столь яркими и глубокими, что запечатлеются на этом прелестном лице
наперекор моему искусству.
После свадьбы Уолтера и Элинор портреты стали лучшим украшением их
дома. Разделенные только узкой панелью, они висели рядом и, казалось, не
сводили друг с друга глаз, хотя в то же время неизменно провожали взглядом
каждого, кто смотрел на них. Люди, много поездившие на своем веку и
утверждавшие, что знают толк в таких вещах, относили их к числу наиболее
совершенных образцов портретного искусства, тогда как неискушенные зрители
сличали их черту за чертой с оригиналами и приходили в восторг от
удивительного сходства. Но самое сильное впечатление портреты производили не
на знатоков и не на обычных зрителей, а на людей, по самой природе своей
наделенных душевной чуткостью. Эти последние могли сначала скользнуть по ним
беглым взглядом, но затем в них пробуждался интерес, и они снова и снова
возвращались к портретам и изучали изображения, словно листы загадочной
книги. Прежде всего привлекал их внимание портрет Уолтера. В отсутствие
супругов они обсуждали иногда, какое выражение художник намеревался придать
его лицу, и все соглашались на том, что оно исполнено глубокого значения, хотя толковали его различно. Портрет Элинор вызвал меньше споров. Правда, они каждый по-своему объясняли природу печали, омрачавшей лицо на портрете, и по-разному оценивали ее глубину, но ни у кого не возникало сомнений, что
это именно печаль и что она совершенно чужда жизнерадостному нраву их