Великий карбункул
Шрифт:
упругим и легким, как олень, которого он надеялся подстрелить, а Ройбен, проводив сына взглядом, в котором светилась отцовская нежность и гордость, собирался идти в противоположную сторону. Между тем Доркас присела у костра
на покрытый мхом ствол вывороченного из земли старого дерева и, поглядывая
на подвешенный над огнем котелок, в котором уже булькала, вскипая, вода, перелистывала Массачусетский Альманах за прошлый год, составлявший вместе со
старопечатной Библией все литературное
приобретает особый смысл для тех, кто исключен из общества, и Доркас
заметила вслух - словно это имело какое-то значение - что сегодня 12 мая.
Ройбен вдруг вскочил.
– 12 мая, как же я мог забыть… - пробормотал он, в
то время как множество мыслей вызвало мгновенное замешательство в его мозгу.
– Как я здесь очутился? Куда иду? И где я его оставил? Доркас, слишком
привыкшая к внезапным переменам в настроении мужа, чтобы отметить странность
его последних слов, отложила в сторону альманах и промолвила тем печальным
тоном, каким люди чувствительные, но сдержанные, говорят о давно
переболевших горестях: - Когда-то, в эту же пору, мой бедный отец покинул
наш мир ради лучшего. Но рядом была верная рука и дружеский голос, чтобы
поддержать его и ободрить в последние минуты; и мысль о преданной заботе, которой ты окружил его, Ройбен, долгие годы служила мне утешением. Но как
ужасна должна быть смерть одинокого человека в таком пустынном и диком
месте!
– Моли небеса, Доркас, - воскликнул Ройбен сдавленным голосом, -
чтобы никому из нас троих не привелось умереть в одиночестве и лежать
непогребенным в этой глуши!
– сказав так, он повернулся и исчез за
деревьями, оставив жену сторожить костер. Шаг Ройбена замедлялся по мере
того, как ослабевала боль, невольно причиненная ему словами Доркас, однако
много странных мыслей стеснились в его мозгу и, он брел вслепую, почти не
разбирая дороги, хоть бессознательно держался окрестностей лагеря. Так он
описал круг, когда заметил, что место сосен заняли дубы и другие деревья с
более твердой древесиной; у их подножия рос густой молодняк, но кое-где
виднелись проплешины, усыпанные сухими опавшими листьями. Стоило хрустнуть
ветке - словно лес расправлял плечи, пробуждаясь ото сна - как Ройбен
инстинктивно вскидывал ствол мушкета и быстро оглядывался по сторонам, однако, убедившись, что поблизости нет никакого зверя, снова предавался
своим мыслям. Он думал о странной силе, которая увлекла его с заранее
намеченного пути в сердце этой дикой глуши, и, неспособный проникнуть в
потаенный уголок своей души, где прятались сокрытые мотивы, верил, что
какой-то сверхъестественный голос зовет его вперед и не позволяет вернуться.
Он верил, что само Небо дает ему возможность искупить некогда совершенный
грех, разыскав останки, так долго пролежавшие непогребенными, и надеялся, что когда земля покроет их, мир снизойдет в его измученное сердце. Из этих
размышлений Ройбена вывел шорох, раздавшийся в нескольких шагах от места, где он стоял. Заметив какое-то движение в густом подлеске, он поднял мушкет
и выстрелил, побуждаемый инстинктом охотника. Раздавшийся следом стон, которым даже звери могут выразить боль своей агонии, возвестил, что его пуля
попала в цель. Заросли кустарника, куда выстрелил Ройбен, тесно обступали
подножие утеса, формой и гладкостью одной из своих граней напоминавшего
огромный могильный камень. Словно отражение в зеркале, образ этот вспыхнул в
памяти Ройбена; он даже узнал прожилки, походившие на письмена давно
забытого языка. Все осталось по-прежнему, только молодой подлесок вытянулся
вверх и скрыл основание скалы, у которого, возможно, все еще сидел Роджер
Малвин. Однако в следующее мгновение глаз Ройбена уловил перемену, совершившуюся с тех пор, как он стоял здесь в последний раз, спрятавшись за
корнями вывороченного из земли старого дерева. Тоненький дубок, к верхушке
которого он привязал когда-то запятнанный кровью платок - символ своего
обета, за эти годы превратился в крепкое, хоть и не достигшее зрелости, дерево с раскидистой кроной. Но было в нем что-то, заставившее Ройбена
содрогнуться: тогда как нижние ветви были полны жизненных соков и густо
одеты листвой, верхнюю часть поразила болезнь, скрытая порча, и одинокая, иссохшая ветка указывала в небо, словно окостеневший палец мертвеца. Ройбен
вспомнил, как много лет назад маленький флаг развевался над ней - тогда
живой и зеленой. Чья вина погубила ее?
* Доркас, оставшись в одиночестве после ухода мужчин, продолжала
приготовления к ужину. Вместо стола ей служил обросший мхом, могучий ствол
упавшего дерева, на самой широкой части которого она расстелила белоснежную
салфетку и расставила начищенную до блеска оловянную посуду - остатки былой
роскоши и гордости. Этот крохотный островок домашнего уюта производил
странное впечатление на фоне первобытной глуши. Солнечный свет еще золотил
верхушки растущих на холмах деревьев, но в ложбине между их склонами, где
был разбит маленький лагерь, уже сгущались вечерние тени, так что корявые
стволы сосен и темную листву стеснившихся вокруг дубов окрашивало