Великий князь
Шрифт:
Досадливо махнув рукой и пробормотав еще одну короткую молитву за-ради спокойствия, князь-воевода закруглился с описанием своего ранения.
– Лекари мне прямо на поле стрелу вытянули да царапину ту пустяшную почистили, а в Москве и целительница Дивеева руки приложила. Если бы не поганая привычка крымчаков мазать наконечники всякой дрянью, уже бегал бы как молодой.
– Батюшка, так может?..
– Сказано тебе, пустое!
Метнув на наследника грозный взгляд (но в душе оставшись весьма довольным его тревогой), глава семьи продолжил вспоминать:
– Да. Так о чем я? А, вот: ханыч как увидел, что ближников и свиту его в полон
Неожиданно рассмеявшись, старший из Мстиславских кое-как продолжил:
– Ну, царевич и удостоил его поединком. Только сошлись, он сначала Адиль-Гераю наруч на оружной руке просек, а потом так в шелом саданул, что ханыча из седла ровно пушинку вынесло. Один удар сердца на все!
Фыркнув и задавив смешок, Иван Федорович пояснил недоумевающему сыну причину своего веселья:
– Царевичу здравницы начали кричать, в честь его победы. А он сплюнул досадливо и скривился этак - ну вот как братец твой Васька, когда ему кусок сот медовых посулят за хорошее поведение, а опосля забудут и не дадут. Потом жаловался мне тишком, что он-де настроился на тяжелый поединок - а калга-то как воин пустышкой оказался!
Кашлянув и сдержанно улыбнувшись, сын негромким шепотом поинтересовался у отца - как средний сын Великого государя показал себя в качестве главного воеводы.
– Гм?.. Горячий, это да. Но разумение имеет, и рати в бою возглавлять не пытался - хотя видно было, как ему этого желалось. Советов опытных воевод-ближников слушает, да и сам проявлять любопытство к премудростям воинским не стесняется.
Помедлив, старый князь добавил:
– Жестокосерден. Когда битва окончилась, адыги хотели сдавшихся на милость простых степняков перебить - так он не дал, чем вселил в них надежду. Царевич повелел увязать всему ясырю руки-ноги, затем отделить три тысячи самых крепких телом на новые гранитные каменоломни, потом отрыть в степи две дюжины длинных и глубоких рвов.
Посидев десяток мгновений в тишине, княжич позволил себе подтолкнуть замолчавшего отца:
– И что, батюшка?!?
– Спустя два дня всех крымчаков в эти самые ямины с его согласия и уложили - прямо колоннами на убой гнали. Адыги за разор своей земли дюже злы были, они бы и вдвое больше людоловов под дерновое одеяльце загнали с превеликим удовольствием. А те три тысячи, что на каменоломни отобрали, потом рвы с телами землей забрасывали - и если до того бузить пытались и о побеге думали, после ровно шелковые стали.
Еще немного помолчав, Иван Федорович подытожил:
– Вот так и приговорил - спокойно и без гнева.
Немного поворочавшись, нестарый еще мужчина с притворным кряхтением пристроил ногу на маленькую скамеечку.
– На пятый день обоз с лазаретом и лекарями пришел, вслед за ним еще два. И гонец от Великого государя, с повелением воеводе и окольничему Адашеву выкликнуть среди войска охочих людей, соединиться в условленном месте с тремя тысячами казаков на лодиях, и прогуляться по крымским местам. Когда я отбыл из лагеря в обратный путь до Москвы, под руку Адашева встало пять тысяч молодых помещиков, да присоединился союзником наследник князя-валии Домануко-мурза с двумя тысячами черкесов и адыгов.
– Да, дела... Кстати, батюшка - сказывают, государь Малой Кабарды в битве был сильно изранен?
– Слышал звон, да не знаешь где он!.. Десницу ему чуть посекло, да когда коня под
Вздохнув, молодой княжич не удержался и заразительно зевнул.
– Э, да ты квелый совсем! Иди-ка спать, завтра нашу беседу продолжим. Ступай, сыно, ступай...
Оставшись в одиночестве, глава княжеского рода Мстиславских аккуратно встал и подтянул к себе резной посох. Постоял так в глубокой задумчивости, вздохнул и тихо-тихо пробормотал:
– Что за напасть такая с Великими княгинями: то византийку Софью Палеолог сосватают, то литвинку Елену Глинскую выберут, а потом и вовсе незнатную боярышню Захарьеву-Юрьеву!.. Черкешенку эту дикую, Марью Темрюковну... М-да. Нет бы по сторонам оглядеться, да в хороших, старинных родах супружницу себе поискать. Взять хоть бы и мою Настьку - чем девка плоха?..
***
Когда обычный смерд-крестьянин просыпается еще до утренней зари в своей избе-полуземлянке, это, как правило, мало кого интересует. Разве что - его жену, которой приходится вставать еще раньше, чтобы успеть обиходить мужа и детей?..
– Государь?
Совсем другое дело, если свою постель собирается покинуть родовитый магнат или боярин - тут уж слугам приходится немного побегать. Согреть господские одеяния на специальных крюках у печки; набить рдеющими угольками парочку медных жаровен - чтобы хозяин не морозил тело свое белое, покуда его будут облачать; приуготовить сбитень и (на всякий случай!) чего-нибудь перекусить на скорую руку. Блюд пять, не больше - только-только червячка заморить.
– Кхе-кха?..
Однако все эти хлопоты смотрелись незначительной суетой в сравнении с трудами слуг, причастных к такому событию как переход от сна к бодрствованию Великого князя Литовского и государя-наследника Московского Димитрия Иоанновича!.. Заранее нагреть несколько бочек воды и подготовить большую дубовую лохань - правитель может пожелать совершить утреннее омовение. Наготовить кушаний и яств на дюжину едоков - Великий князь иногда баловал своих ближников совместной утренней трапезой. Доставить из Полотняной казны три набора великокняжеских облачений - хозяин Большого Дворца частенько одевался, что называется, "под настроение". Кстати, тем самым сильно облегчая жизнь всем придворным и любым просителям-челобитчикам: если он появлялся на заутренней молитве в кафтане, жупане или бекеше неярких благородно-темных или светлых цветов, то сразу становилось понятно - ныне повелитель пребывает в привычном всем ровно-хорошем состоянии духа. Если одеяния были более ярких и сочных оттенков, то сведущие в таких тонкостях родовитые литвины уже говорили об умеренно-дурном настроении Великого князя. Каковое, впрочем, любой умный вельможа вполне мог если и не избежать, то без каких-либо последствий благополучно пережить.
– Гхм?..
Если же длинноволосый властитель облачался в полностью черный или (не дай Бог!) белый наряд... Казнить он, положим, никого не казнил, да и опалу не накладывал, но находиться близ него становилось откровенно трудновато.
– Ой!..
Присевшая на ложе в Опочивальне верховая челядинка Леонила открыла свой хорошенький ротик для очередного призыва вставать - как вдруг внезапно обнаружила, что уже не сидит, а лежит. Да и говорить что-то стало крайне затруднительно, по причине крайней занятости губ и языка в продолжительно-сладком поцелуе.