Великий князь
Шрифт:
И нынче не ведал Венец того, что предание, которое сказывает ему Григорий, не в чести у нынешнего великого князя. Запрещает об этом помнить и знать Мономах. А Григорий тихо длил:
– Сел молодой Борис Вячеславич законно на удел отчий, данный отцу его Правдой Ярославовой. Однако, совокупив братьев своих, Изяслав, как зверь, кинулся на Всеслава. Господи, что творилось тогда в Минске, огнь валом шёл, кровь людская морем разлилась. Ни в чём не повинных людей предавали лютой смерти, жгли нивы и домы, карали жён и матерей, младенцев не жалея!
Кинулся ратью на Немизу-реку Всеслав
И эти песни знал Венец, кивнул в согласие, желая слушать дальше.
– Поразили русские князья русского князя Всеслава на Немизе. Сколько же там кровушки пролилось, сколько голов посеклось – не счесть!
Поражённый, наголову разбитый Всеслав ушёл к Смоленску, дабы прикрыть собою племянника, Бориса Вячеславича.
Ужаснулся Господь о содеянном на земле Русской. И послал Всеслав мольбу о мире. На реке Роше целовали князья друг к другу крест. Клялись не чинить друг другу худа, чтить заповедь Ярослава. Однако Изяслав попрал крестное целование, схватил Всеслава с сынами и заточил в Киеве в поруб55.
Промыслом божьим о том всём узнал Антоний в уединённой своей пещерке. И когда подошли к пределам русским иноплеменники, князья Изяслав, Святослав и Всеволод пришли к пустыннику за благословением. А он им его не дал. Сказал только, что в битве той погибнет русское воинство, поскольку забыли князья о Боге.
Так и было. Послал Господь поганых в наказание за грехи великие, и победили иноплеменники. Позорно бежали русские князья с поля битвы, а поганые, яко пардусы56, кинулись на Русь.
Изяслав прибежал в Киев. Решил, забрав казну великую, бежать в пределы чуждые. Но воспротивился тому народ. Киевское вече потребовало раздать людям оружие. «Сами защитим себя и тебя, князь, – шумело вече. – Сами изгоним поганых с земли нашей». Но оружия князь людям не дал. И тогда народ освободил Всеслава из порубной темницы и возвёл его на великое княжение киевское. Тот воззвал к народу, дав оружие.
Святой Антоний впервые, почитай за двадцать лет пустынства, пришёл в Киев и благословил Всеслава на борьбу с погаными.
И надолго замолчал Григорий, погрузившись в думу.
– А что дале было, брат? – спросил Венец, дождав, когда глянул на него Григорий.
– Дале худо было. Теперича приблизь сказ мой к пещерке, о коей спросил меня. Пойдём, брате, до неё…
Поднялся и неслышно пошёл вперёд, истаял в темени ночи. Венец поспешил за ним.
Войдя с молитвою в пещеру, Григорий притворил за Венцом дверь, оправил свечное пламя и, положив перед образами поклоны, присел на узкую лавку, прикрытую тонким пестрядным покрывалом. Позвал Венца сесть рядом и, оглядев малое пространство, сказал:
– Пещерку эту вырыл святой отец наш – Антоний. Он и монастырь сей учредил.
Защитив с народом киевским землю Русскую, Всеслав княжил в Киеве семь месяцев. Ни Святослав, ни Всеволод Киева для себя не искали. Жили тихо в уделах своих. И Всеслав не искал чужих уделов. Но было ему Киевское княжение в тягость, свое, Полоцкое оберечь бы. И когда пошёл на Русь с польским королём и войском Изяслав Ярославич, а кияне, собравши свою рать, вышли к Белгороду, то ушёл от них, не сказавшись, Всеслав. Не мог он биться с законным владетелем, помня, что целовал ему крест. Не чужеземной рати, приведённой Изяславом, напугался Всеслав, греха не хотел творить. Верен был кресту!
Кияне же, оставшись без князя, позвали к себе Святослава с Всеволодом и сказали так: «Коли вы не остановите Изяслава, Киев свой мы пожжём и уйдём с детьми всеми семьями в Поле к дивиим половцам».
Святослав и Всеволод сослались с Изяславом, прося его не чинить зла киянам, а, забыв о прошлом, сесть на великое княжение, не разрешая иноземцам грабить Русь.
Изяслав обещал. И вышли к нему навстречу большие люди киевские, попы и черноризцы. Но не было среди них Антония.
Слово своё Изяслав не сдержал. Сын его, Мстислав, войдя в Киев, учинил многие казни, многих слепил и заточил в темницы. Однако кияне на то зло ответили смирением. А Изяслав, сев на столе отца своего, стал искать Антония, дабы казнить его как ворога.
Святослав же Ярославич тайно увёз преподобного в Чернигов. Но не стал жить в граде Антоний, ушёл в дебри лесные, сюда, на горы Болдинские…
…Стоя перед воротами монастыря, в единый миг вспомнил Венец бывшее три года назад. И стыд охватил его: за всё это время, почасту вспоминая Григория и вторя сказ тот Игорю, он ни разу не улучил побывать тут. Добро бы, путь неближний, но вот уже почти как два года прожил в Чернигове, в версте от обители. Да и примет ли его монастырь, простит ли Григорий за то, что за всю эту пору не нашлось у Венца сердца, чтобы повидаться? А ведь в ту ночь свято верилось, из всех близких ему вторый – инок болдинский. И ужаснулась душа тому, что не помнит Венец лица Григория. Да и как упомнишь, в ночи было их свидание, а росстань – в сутеми, на самом изломе тьмы.
– Господи, узнаю ли? – безнадёжно было на душе, горько. Потому и неслучайно забыли его тут, в Чернигове, княгиня с Игорем. Не умеет беречь близких своих Венец в сердце. Всё о себе и о себе думы его. Себялюбец он.
Так, окоряя себя, шёл отрок уже по двору монастырскому к божнице, к пещерке святого Антония.
Монах поднялся навстречу. Бледное лицо, обрамлённое взятыми под повязь русыми волосами – упали они мягким переливом на плечи, – прямой, с тонкими крылышками ноздрей нос, безус, но борода густая подстрижена клинышком, высокие, крутые, как у девицы, брови, небесной синевы очи, солнечный огнь в них.
– Я тебя ждал, Данило, – и благословил святым знамением. – Здравствуй, брате.
Не сдержал себя Венец, разрыдался, пал на колени, ловя руками край ветхой линялой ряски, потянулся к ней губами.
– Прости… прости… прости…
– Что ты, что ты, брате? Господь простит! Ну, будя, будя, миленький, – подымал с колен, гладил по лицу, отирая слезы. Так только мати гладила. Ох как давно это было!
– Ну что ты? Что ты? Не мальчишонок ить, – шутил, светясь улыбчиво. – Ишь, вымахал-то как! Меня догонил! Пошто смутился-то? – усаживал на лавочку. – Пошто горе-то?