Великий Любовник. Юность Понтия Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория
Шрифт:
Вот тут-то и было главное новшество. Раньше люди из третьего круга вообще не имели прямого доступа к Августу, им давали поручения из первого и второго кругов. Теперь же в Белый дом все чаще стали приглашаться люди, вообще ни в какие круги не входящие — не на трапезы, конечно, но на личные и доверительные беседы с принцепсом. При этом никому, даже Фабию Максиму, лучше других знавшему и чувствовавшему Цезаря, не было понятно, по какому принципу их приглашают. Однажды Фабий сидел за завтраком с Августом, и вдруг привели какого-то вольноотпущенника, мелкого торговца со Священной дороги. Принцепс тотчас с ним удалился и долго о чем-то беседовал у себя в кабинете, а Фабий сидел и ждал в триклинии, пока они не закончат и завтрак с Отцом Отечества не продолжится. Все чаще теперь одно и то же поручение давалось разным людям: скажем, одновременно Фабию и Страбону, или Пизону и одному из действующих консулов, или Домицию Агенобарбу и кому-то из Августовых рабов или вольноотпущенников. И Август с интересом наблюдал, кто из них проявит больше усердия, больше смекалки, скорее добьется результата и выиграет в этом соревновании исполнителей. Когда победу одерживали близкие друзья, принцепс иногда выглядел чуть ли не разочарованным, а когда выигрывали менее приближенные и привилегированные, не скрывал радости и щедро одаривал их из казны.
После заговора Цинны и Павла секретари Цезаря, Пол и Талл (юного Талла за несколько лет до этого Август отпустил на свободу), номенклаторы Келад и Ликин получили такие права в Белом доме, что практически стали вровень с Максимом, Страбоном, Пизоном Старшим. За стол их, правда, никогда не сажали. Но кто-то из номенклаторов почти всегда присутствовал на прогулках, а кто-то из секретарей — на беседах с близкими, и сплошь да рядом они вмешивались в разговор: высказывали суждения, вносили предложения и даже делали замечания Фабию, или Сею, или Гнею, а иногда и самому Отцу Отечества. И Август их, как правило, не одергивал.
Всё больше утрачивали реальную власть консулы, и всё большее влияние приобретали — не только в сенате — юристы: Сенций и Фуфий, Алфен Вар и Офилий, Атей Капитон, Папий и Поппей.
Легаты и полководцы, как уже говорилось, теперь напрямую сносились с принцепсом, и Гней Сатурнин, Луций Апроний, Авл Цецина Север, Марк Лепид и Плавций Сильван хотя и редко бывали в Риме, но из Германии, из Галлии, из Иллирика слали запросы и выдвигали требования, которые Август удовлетворял, не советуясь ни с сенатом, ни с Советом, ни даже с близкими друзьями, в том числе с Варом, которому многие из этих легатов непосредственно подчинялись.
Еще сильнее запутывали иерархию и смешивали круги своего рода партии, которые стали образовываться вокруг Ливии и Тиберия. Так, к Ливии были особо приближены Нумерий Аттик, Азиний Галл, Луций Аррунций, Секст Апулей и Секст Помпей, к Тиберию — Вескуларий Флакк и Юлий Марин, последовавшие за ним на Родос, астролог Фрасилл, у которого Тиберий на Родосе учился и которого привез с собой в Рим, а также оба Патеркула, отец и сын, Марк Веллей и Гай Веллей, Гней Кальпурний Пизон Младший и Луций Элий Сеян. Все они, разумеется, служили и подчинялись принцепсу, но делали это через посредство Тиберия и Ливии и, стало быть, пользовались преимуществом перед другими.
С каждым годом решения Августа становились все менее предсказуемыми. Он, например, велел отобрать легион у Гнея Вентидия, одержавшего подряд несколько блестящих побед, а на его место поставить Валерия Мессалина, сына Мессалы, который никакими военными доблестями не был отмечен.
Однажды на прандиуме, втором завтраке, на котором присутствовали Фабий, Младший Пизон, консул Нерва и квестор из императорского Совета, Август с каждым из них по очереди побеседовал и сказал: «Я слышал, вы спорите между собой, кто из вас ко мне ближе. Хотите, скажу?» Все, кроме Фабия, растерялись. Фабий же ответил: «Конечно, хотим, но стесняемся». Цезарь тогда подозвал к себе виночерпия и стал обсуждать с ним достоинства того вина, которое тот разливал. А после объявил, указав на раба: «Вот он мне всех ближе был, когда я с ним разговаривал…Простая геометрия. Зачем попусту спорить?»
Всё это мне описав в два приема — первый раз мы возлежали за утренней трапезой на крыше восточного перистиля, второй раз гуляли по парку — Вардий пообещал:
— В следующий раз начну рассказывать про Феликса.
И действительно, при следующей встрече начал повествовать. Рассказ его растянулся на несколько наших свиданий. Но я, с твоего позволения, не стану отвлекаться на обстановку, в которой они происходили, и изложу в укороченной форме и своими словами.
III. С тринадцатого консульства Августа и до консульства Нервы и Аспрената — или, чтобы тебе было привычнее, с семьсот пятьдесят второго года до семьсот шестидесятого от основания Рима — Вардий жил у нас в Новиодуне и с Пелигном лишь изредка переписывался.
Но Гней Эдий, где только мог, собирал про своего друга сведения.
Он знал, что через год после возврата Тиберия Феликс осиротел: сначала в крайне преклонном возрасте умер отец — ему было под девяносто, и почти сразу за ним умерла мать, которой едва исполнилось шестьдесят. Их с почестями похоронили в одном склепе, причем в траурных шествиях приняли участие многие влиятельные люди, такие как Фабий Максим, супруга его Марция, престарелый Валерий Мессала и многие другие знатные и достойные. Когда скончался отец, соболезнования Феликсу направила сама добродетельная Ливия.
В том же году, еще до кончины родителей, пятнадцатилетнюю падчерицу Феликса, Елену-Руфину, выдали замуж за всадника Суиллия. Этот Суиллий был на хорошем счету у Ливии и вскорости с молодой женой был отправлен квестором в Африку, под достойное руководство и на весьма прибыльных условиях.
Публия, родная дочь Феликса, в год смерти ее деда и бабки от мужа своего получила развод. Но уже через год снова вышла замуж, за уважаемого и состоятельного человека, и еще через год произвела на свет своего второго сына и второго внука для Феликса. Мужа ей подыскала Руфина, Феликсова теперешняя жена и мачеха Публии.
Кого бы ни расспрашивал Вардий, все свидетельствовали, что супруга у Феликса замечательная, что он счастлив в браке, что такому союзу можно лишь позавидовать.
Всё это Вардий узнал, живя в Новиодуне.
А в консульство Нервы и Аспрената, во второй год паннонской войны, Гней Эдий самолично приехал в Рим. С какой стати? почему семь лет скрывался, а теперь отважился? на свой страх и риск отправился? или из надежных источников стало известно, что миновала опасность и на него больше не сердятся? или кто-то из сильных мира пригласил его в Рим и, может быть, даже вызвал по какой-нибудь надобности? — эти вопросы, которые у меня возникали, Вардий не разъяснял; да я их и не задавал своему благодетелю и патрону.
В Рим направился сразу после открытия Большого Ленинского перевала и пробыл в столице до середины осени. Возвращался через Грайские Альпы, так как на Ленинской дороге уже выпал снег.
IV. Семь лет не виделись и, наконец…
Бросились друг другу в объятия? — Вардий кинулся обнимать друга, а Феликс в этих объятиях скованно обмер и укоризненно повторял: «Что же не предупредил? Я бы подготовился, отменил все дела. А сейчас даже поговорить с тобой не могу. Я опаздываю». И принялся расправлять складки на тоге, поправлять прическу, когда Гней Эдий от него отступился.