Великий Любовник. Юность Понтия Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория
Шрифт:
Феликс перестал пачкать скатерть и стал обводить взглядом пинии; с башни, на которой мы полдничали, открывался широкий и живописный вид на окрестности.
«Она мне — словно подарок, — продолжал Феликс, уже не тем раздраженным тоном, каким говорил о цветке, но и не ласковым: — Ее родила и оставила мне женщина, точно такая же, как она. Ничего удивительного, что я иногда к ней испытываю похожие чувства… Но они совершенно другие! Потому что я уже давно другой человек. И ее давно со мной нет… А эта, которая выросла и так на нее похожа, она, с одной стороны — наше прошлое, сосланное и забытое. А с другой — воспоминание о той страсти, которая меня чуть не сожгла, и юное продолжение и ее, и мое… Но тихое, ласковое, согревающее
Тут Феликс будто случайно наткнулся на меня взглядом и в ужасе прошептал:
«Да ты спятил! Она мне в дочки годится! Моя падчерица — ей ровесница. А моя родная дочь на несколько лет ее старше… Ты думаешь, о чем говоришь?!»
Я ничего не говорил и говорить не собирался. Я лишь отметил про себя, что он немного ошибся: ровесницей Юлии Младшей была Публия, а падчерице Елене-Руфине было в тот год девятнадцать — то есть на четыре года моложе.
Феликс же, следом за этим испуганным шепотом, громко крикнул слугу и сердито велел ему поменять скатерть.
Раб бросился выполнять приказание, а мы сошли с башни и стали прогуливаться по боковой аллее.
И Феликс, сообщив мне о том, что его жена, Руфина, сейчас сопровождает Ливию в ее поездке к храму Фортуны Перворожденной — дело происходило задолго до Дня Фортуны, но Ливия, чтившая эту богиню, решила загодя посетить ее знаменитый пренестинский храм, — сообщив мне об этом, Феликс принялся расхваливать свою супругу: замечательная хозяйка, стихотворные занятия супруга оберегает от назойливых посетителей, мужа своего понимает с полуслова, в важных вопросах никогда ему не перечит, размолвок почти никогда не бывает и так далее. Чем дольше и радостнее он превозносил жену, тем сильнее во мне утверждалось сомнение в том, что Феликс с Руфиной действительно счастлив.
Он, видимо, почувствовал мое нарождающееся недоверие, потому как еще радостнее завершил свой панегирик:
«Эта замечательная женщина так добра ко мне и так со мной терпелива, что однажды, узнав о моих забавах с одной из служанок, — это было давно, сейчас я этим совсем перестал заниматься, — узнав о моих похождениях, она сделала вид, что ничего не заметила и не замечает. Тем самым она пощадила и мои, и свои чувства… Ты представляешь, Тутик, как мне с ней повезло?!»
«Конечно же, представляю. Ты сам себя назвал Феликсом», — ответил я.
Мой друг посмотрел на меня с благодарностью.
Нам сообщили, что скатерть переменили и можно продолжать завтрак.
Но Феликс повел меня к себе в кабинет и там объявил, что прочтет мне поэму, которую еще никому не читал и даже от Руфины скрывает. «Странствие Венеры» — такое у нее название. Усадил меня в кресло, сам сел за стол и стал читать о том, как изначально и параллельно, совместно и неслиянно, неоформленно и безввдно пребывали четыре женских первоначала: Турба, Гея, Морс и Вита Венера… Я тебе об этом когда-то рассказывал. Я эту поэму в прозе пересказал (см. Бедный поугай, Приложение I)… Но прежде, чем начать читать, Феликс предупредил: «Помнишь? В юности мы с тобой много рассуждали о разных типах любви, о разных ликах Венеры, о различных ее сыновьях-амурах: Фатуме, Фанете, Приапе, Протее, Фаэтоне, Гимене… Вот я и решил эти наши беседы положить на стихи…»
Он прочел мне всю первую книгу, «Первую станцию». И дал мне с собой для прочтения еще четыре «станции»-рукописи, заставив меня поклясться — не богами, нашей с ним дружбой, — что ни одна живая душа этих книг не увидит. Шестого, Гимена, о котором упомянул, он мне не дал. А когда я полюбопытствовал: Феликс о нем запамятовал или эта «станция» еще не описана, — Феликс ответил: «Написана. Но вся еще на дощечках. Я еще не успел набело переписать».
…Я уходил от Феликса, унося книги его новой поэмы. И думал о том, как сильно он изменился. «На какой он теперь станции? — размышлял я. — Какой Венере теперь служит? Какой новый амур в него вселился и им управляет?»
Тогда, в июне, я еще не слышал от него ни о Венере Оффен-де, ни об амуре Ульторе. Но предчувствовал и боялся.
Третий этап
Эдий Вардий продолжал рассказывать:
XVIII. — В начале июля Феликс исчез из Рима. Вместе с ним исчезла Юлия Младшая, половина ее слуг и некоторые из друзей Феликса: Кар, Секст Помпей, Север и Флакк.
Скоро всё объяснилось. Внучка Августа отправилась на летний отдых в Байи.
Ты бывал в Байях?.. Ах да, прости, я забыл, что ты нигде в Италии не был… Байи — это к югу от Рима, между Неаполем и Мизенским мысом. Байи — место прелестное и, пожалуй, самый модный морской курорт: мраморные дворцы с обширными портиками, глядящими в голубые воды залива; рощи с блистающей листвой, под сенью которых журчат фонтаны и живут бронзовые и мраморные боги; озера, усыпанные разноцветными лодками, днем и ночью оглашаемые музыкой и пением; розы повсюду — в садах, на лугах, лепестки на воде и в бокалах вина; байские багрянки и лукринские устрицы — нет на свете ничего вкуснее, когда они только что выловлены!
Но:
В Байи уехала ты Пенелопой, а вернулась Еленой. Увы, не ко мне,— так у Тибулла.
А вот у Проперция:
Только как можно скорей покинь ты развратные Байи: Многих к разлуке привел берег злокозненный их.…Место и вправду развратное.
Так зачем туда отправили Юлию, которую в Риме ограничивали и охраняли? — Ливия так решила. Ссылаясь на врачей, она стала убеждать своего мужа, что Юлии необходимы сернистые ванны: они, дескать, лечат от бесплодия; и если Август собирается во второй раз выдать внучку замуж, ее надо заранее к этому готовить, а Байи по всей империи славятся своими целебными минеральными источниками. Цезарь, как мне рассказывали — не важно кто: источник надежный — Август сначала ничего жене не ответил, ушел в кабинет, скоро вернувшись оттуда с «Наукой» Пелигна в руках.
«Послушай, — сказал он и прочел:
Что уж мне говорить о Байях и байских купаньях, Где от горячих ключей серные дышат пары? Многие, здесь побывав, уносят сердечные раны: «Нет, — они говорят, — эта вода не целит!».А Ливия, мудрейшая из женщин, ему ответила: «Целит, еще как целит. Спроси у Цельса… А с Юлией мы отправим нашего поэта. Пусть он следит за ее поведением. И заодно пусть напишет элегию или оду не о праздном волокитстве и сердечных ранах, а о целебных свойствах горячих ключей».
Август, говорят, усмехнулся и поцеловал Ливию.
Вот Феликса и отправили.
Юлию поселили на вилле, принадлежавшей когда-то Юлию Цезарю. Вилла была просторной и с трех сторон огороженной мощной стеной, — стену возвел не божественный Юлий, а Август, к которому вилла перешла по наследству. Четвертая сторона виллы выходила на залив и, как у Горация, «берег вынесли в море», то есть настлали плиты, насыпали землю, устроили небольшую набережную и купальни. Дышать морским воздухом и прогуливаться можно было, не выходя с территории. Феликса поселили во флигеле, предписав ему ежедневно продолжать занятия со своей ученицей. Он же должен был сопровождать ее на каждое купание в сернистом источнике. Выбрали ближайший источник и не только во время Юлиных купаний, но вообще никого туда не пускали, с июля по сентябрь.