Великий Любовник. Юность Понтия Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория
Шрифт:
— Через два дня, когда нашу компанию впустили в Юлин атрий, Феликс, как обычно, выстроил нас друг за другом, дабы приветствовать молодую хозяйку. Первым он поставил Кара, вторым — Флакка, третьим — Помпея, последним — меня. Когда Юлия появилась и Кар принялся ее приветствовать и благодарить за гостеприимство, Феликс отошел в конец очереди и, встав рядом со мной и меня приобняв, зашептал мне на ухо:
«Я теперь не только слышу ее голос, но и разбираю слова. Она меня упрекает. Она говорит: «Ты меня разлюбил и на мое место поставил мою дочь. И не потому что она на меня похожа. А потому что ты ее каждый день видишь, а я далеко. И она всегда с тобой ласкова, а я столько страданий тебе причинила. Но ведь настоящая любовь не бывает без страданий. И она никогда не проходит. А если прошла, значит, ты не любил. А мне больно. Больно смотреть, как ты вместо меня любишь другую. Я к тебе прихожу — ты даже не чувствуешь. Я с тобой говорю — ты не слышишь»… Она мне это не подряд говорит, как я сейчас тебе, а фраза за фразой, небольшими кусочками. Скажет — и замолчит. А потом снова упрекнет — и умолкнет. И только тогда, когда я смотрю на Юлию… Но почему я не чувствую? Я уже давно чувствую. И почему не слышу? Я теперь слышу, слышу очень хорошо!.. И, поверь мне, я не сумасшедший. Потому что, когда сходят с ума, я знаю, обычно пугаются. А я радуюсь, когда слышу ее голос. Она меня упрекает, а я, представь себе, радуюсь. Я жду, когда она снова начнет меня обвинять»…Тут Феликс замолчал, потому что подошла моя очередь приветствовать Юлию Младшую.
После приветствий нас пригласили в триклиний, и мне предложили место далекое от Феликса, но он часто взглядывал в мою сторону, будто спрашивал: ты понял? ну как тебе? о чем ты сейчас думаешь?
На следующий день я дважды исхитрялся и улучал момент, чтобы оказаться рядом с Феликсом и наедине с ним. И дважды он этими благоприятными моментами не воспользовался: не только ничего не сообщил мне, но удивленно на меня посмотрел: мол, чего тебе от меня надо?..
XXI. А еще через день, — продолжал Эдий Вардий, — мы всей компанией отправились на Лукринское озеро…Я, кажется, уже упоминал об этой единственной дальней поездке…Ну так я был ее участником.
Юлия с тремя другими женщинами разместились в закрытом ковинусе, сразу за ним следовали две двухместные реды. В первую сели Феликс и Секст Помпей, во вторую — я с Каром. Мы еще не успели тронуться, когда Помпей, сойдя со своей повозки и подойдя к нашей, попросил меня поменяться с ним местами: он, дескать, хочет по дороге о чем-то переговорить с Публием. Я с радостью пересел к Феликсу. Еще бы: такая прекрасная возможность!
Феликс на этот раз возможность не упустил. Едва мы отправились, мой любимый друг стал мне рассказывать: «Сегодня ночью она мне явилась во сне, и я наконец всё сумел высказать. Прежде всего я попытался ей объяснить, что Юлия на нее совершенно не похожа. Потому что на нее, мою Госпожу, никто похож быть не может, ни одна женщина, ни даже дочь ее, ни даже богиня. Потому что она бесподобна, неповторима…Она молча слушала. Но я видел по ее лицу, что она мне не верит. Тогда я сказал: с Юлией я стал заниматься не потому, что меня заставили, а потому что в этой девочке я увидел отсвет той, которую когда-то любил. Если солнца меня лишили, то хотя бы лучиком его я могу любоваться среди мрака моего подземелья? Ведь лучик от солнца идет. Солнце его породило и послало мне, чтобы согреть мою продрогшую и усталую душу. И если я люблю этот лучик, то разве могу разлюбить само солнце? Я лучик потому и люблю, что он мне о солнце напоминает, к нему меня увлекает, и я по нему, хотя бы в мечтах, хотя бы в воспоминаниях, восхожу туда, куда мне уже давно нет доступа, но куда все мое существо жадно стремится, и я уплываю, я улетаю, ни у кого не спрашивая разрешения, ни от кого не завися. Потому что, пока я жив, у меня есть память. И в ней я люблю и свободен. В ней я Цезарь, я Геркулес, я почти что Юпитер!..Я очень красиво с ней говорил. Намного красивее, чем сейчас пересказываю. Может быть, даже стихами. И ей, Госпоже, моему призраку, эта красивость, я видел, не нравилась. Она ей претила. И тогда я воскликнул: ты говоришь, что заставляла меня много страдать. Но я теперь за эти страдания тебе так благодарен! Ты меня закалила. Мне теперь никакие страдания не страшны… И ты права. Любовь бесконечна и необъятна. Мне теперь достаточно призраков. Я их будут любить. И никто мне не запретит. Даже ты…»
Феликс умолк. Я спросил:
«А дальше?»
«Дальше я проснулся, — ответил Феликс. — Вернее… как бы тебе объяснить?.. Я теперь сам не знаю, когда я заснул и когда проснулся. Может, я сейчас сплю, говоря с тобой. А когда с ней говорил, всё было как раз наяву…Она мне не ответила. Она мне очень грустно улыбнулась и ушла. А я заснул. И теперь во сне мы зачем-то едем на Лукринское озеро… И призрак моей Госпожи едет впереди нас. И его тоже зовут Юлией».
Феликс опять замолчал. В молчании мы проехали несколько стадий. Я долго колебался, а потом, наконец, решился и спросил у своего друга о том, о чем давно хотел у него спросить:
«Не слишком ли много призраков у человека, у которого… который сам себя назвал Феликсом? И у которого такая замечательная жена?»
Я ожидал, что Феликс на меня рассердится или обидится. Он не обиделся и не рассердился. Я ожидал, что он по крайней мере удивится моему вопросу. Он не удивился. Он весело мне улыбнулся и игриво стал отвечать:
«Да, Руфина — женщина замечательная. Она меня спасла. Но… Во-первых, теперь меня уже не надо спасать. Во-вторых, я ей за всё должен быть благодарен, а это не всегда бывает приятным. В-третьих, она так любит во всём размеренность и порядок, что мы даже… мы даже ласкаем друг друга в строго отведенное для этого время. В-четвертых, я как будто стараюсь ее любить… понимаешь?.. я прилагаю усилия, убеждаю себя, настраиваю и искренне радуюсь, когда я её люблю, когда у меня получается».
Перечисляя, Феликс загибал на левой руке пальцы, как это почти всегда делают греки и крайне редко — римляне. Он и пятый, большой, палец загнул. Но «в-пятых» не сказал.
Как раз в это время мы выехали на берег Лукринского озера. По озеру плавало несколько прогулочных лодок.
«В-пятых, — наконец произнес Феликс, — смотри, как тихо скользят. Загляденье!.. Но если самому сесть в лодку, прелесть исчезнет. Весла будут скрипеть. Может начать укачивать…»
Вид у меня, наверное, был удивленным. Мой любимый друг сострадающе на меня глянул, обнял меня и сказал:
«Не горюй, Тутик. Я тебе дам продолжение моей новой поэмы. Помнишь: о странствиях Венеры? Я еще в Риме закончил новую книгу и озаглавил ее «Гимен». Об этом сыне Венеры мы с тобой никогда не говорили… Ты прочтешь, и многие твои сомнения, я думаю, сами собой у тебя отпадут», (см. Приложение 1, XXIV–XXVIII)
…На озере мы наняли три большие лодки и катались, с воды любуясь окрестностями.
Но трапезничать на берегу, как всегда делают отдыхающие в этих местах, мы не стали. Укромных уголков на озере нет — вокруг слишком много народа. А когда на тебя со всех сторон глазеют, шепчутся, пальцем показывают — Юлия и Пелигн слишком заметные люди, и никакая охрана не может запретить издали таращиться и судачить — когда ты словно в театре на сцене, кусок в горло не лезет, и хочется побыстрее вернуться домой.
Выйдя из лодок, мы снова расселись по экипажам.
XXII. — Я постарался опять оказаться рядом с Феликсом, — рассказывал Вардий, — но Кар мне не дал: ты, мол, уже с ним ехал, теперь моя очередь.
Мне досталось место рядом с Помпеем.
Когда мы поехали, Секст спросил: «Ну как, удалось посплетничать с Назоном?»…Феликсом и Пелигном только я называл моего друга, другие именовали его Публием или Назоном и редко — Овидием.
«Мы не сплетничали, мы беседовали», — поправил я.
«Сплетничали — не мое слово, — возразил Помпей. — Перед отъездом из Бай Публий сам попросил меня поменяться с тобой местами, чтобы с тобой посплетничать. Так он выразился».
«Спасибо, что выполнил его просьбу, — поблагодарил я и вновь уточнил: — Сплетен, тем не менее, не было. Была беседа».
«О чем, если не секрет?» — спросил Помпей.
«Какие от тебя могут быть секреты!..О поэзии говорили. О чем еще можно разговаривать с великим поэтом?!» — Таков был мой ответ.
Помпей помолчал. А потом спросил:
«Как ты думаешь, он знает? Или хотя бы догадывается?»
«О чем?»
«О том, что Юлия по ночам развлекается с рабынями, иногда с одной, иногда с двумя».
«Развлекается?…Как это?»
«А так, как когда-то в Митилене, на острове Лесбос, женщины развлекались».
«А Фе… Назон здесь при чем?» — спросил я.
«Ну, как это при чем? — глубокомысленно улыбнулся Помпей. — Он ведь не только Юлин учитель. Он ее главный воспитатель и надзиратель. Он за нее отвечает».