Великий Любовник. Юность Понтия Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория
Шрифт:
Вечером устроили пир? — Вардий сразу же предложил отпраздновать встречу. Феликс покачал головой и ответил: «Не получится. Я приглашен на день гения к одному из сенаторов. Давно обещал…Давай завтра встретимся».
Встретились? — Нет. На следующий день к Вардию от Феликса прибыл слуга, объявивший: «Фламин сегодня не может. Приглашает в свой городской дом завтра вечером»; так и сказал: «фламин» — и тут же ушел, даже не поинтересовавшись, сможет прийти приглашенный и придет ли.
Пришел? — По словам Вардия, «прибежал-прилетел», так не терпелось ему поговорить с «драгоценным другом», расспросить о жизни, в глаза заглянуть, за руку подержать, на жену посмотреть. Куда там! У Феликса за столом Вардий обнаружил большую и шумную компанию, которая праздновала — нет, не приезд Гнея Эдия, а речь Брута, произнесенную
Люди в большинстве своем были знакомые: сам Брут, Аттик Курций, врач Цельс, Секст Помпей, Кар, Флакк, брат Грецина; Корнелий Север, с которым вместе учились в школе Латрона и Фуска. Из новых были: Салан, а также Гигин, хранитель Палатинской библиотеки. Феликс не удосужился их познакомить с Гнеем Эдием — они сами представились и тут же стали расспрашивать: как там, в Гельвеции? что говорят о паннонской войне? нет ли опасности со стороны германцев? не восстанут ли галлы? Вардий, как мог, удовлетворял их любопытство. А после на него набросились Аттик, Флакк и Север: зачем исчез из Рима? почему так долго не объявлялся? не женился ли? что из себя представляют гельветки? и можно ли с ними… ну, и так далее.
Феликс почти не смотрел в сторону Вардия и к его речам не прислушивался. Сначала он беседовал с возлежавшим рядом с ним Брутом об особенностях судебного красноречия. Затем предложил за Брута тост. А после через стол стал общаться с Секстом Помпеем, расспрашивая его о сицилийском имении, которое тот тогда обустраивал.
И лишь когда гости стали расходиться, Феликс наконец обратил внимание на Вардия и, ласково ему улыбаясь, спросил: «Ты надолго приехал?». Но только Гней Эдий стал ему отвечать, как Феликс повернулся к нему спиной и стал прощаться с другими гостями, благодаря за визит.
Вардий дождался, когда он вновь обратит на него внимание, и спросил напрямик:
«Когда поговорим? Мне бы хотелось наедине».
Феликс весь просиял и ответил:
«Поговорим. Обязательно. Я к тебе сам зайду. Завтра. Нет, послезавтра».
…Не зашел: ни через день, ни через три дня, ни через пять.
V. За неимением Феликса Гней Эдий стал общаться с его друзьями. И Аттик ему поведал, что Феликс теперь очень занят, ежедневно по нескольку часов проводит в Белом доме, на Ливиной половине, так как ему поручено обучать поэзии и литературе Юлию Младшую, недавно возвращенную в Рим; образованием этой старшей внучки Августа когда-то пренебрегали, а теперь решили наверстывать: Фабий Максим на роль учителя предложил Феликса, Ливия его кандидатуру радостно поддержала, и Август согласился, указав, однако, чтобы занятия проводились в палатинской резиденции, под приглядом Ливии и ее наперсниц, и ученица ни с Феликсом, ни те более одна не выходила за пределы дворца и его сада.
Всё это Вардию рассказал Аттик Курций.
Ты помнишь его? Я кратко напомню: он был сыном сенатора Нумерия Аттика, в прежние годы весьма приближенного к принцепсу. Жили они в богатом доме на Квиринале, возле храма Благоденствия. Аттик был лет на десять моложе Феликса, но с юности был страстным поклонником и его самого, и его поэзии: чуть ли не все его сочинения знал наизусть. Сам стихов не писал, но получил превосходное риторическое образование. Однако в судебных процессах избегал выступать, применяя свои познания и способности к развитию теории красноречия. В тринадцатое Августово консульство Гней Пизон Младший именно его, Аттика Курция, привлек к обучению Друза, сына Тиберия. И Тиберий, когда вернулся с Родоса, а тем более когда был усыновлен Августом и стал пятилетним трибуном, приблизил к себе Аттика. И Ливия Аттика, конечно же, привечала.
VI. С женой Феликса, Руфиной, Вардий ни разу не встречался; ну, разве что, несколько раз видел ее в храме и на улице. Но от Секста Помпея, с которым Гней Эдий вновь близко сошелся, узнал, что в свите «Матери Отечества» Руфина занимает высокое положение, являясь третьей по старшинству ее наперсницей, уступая лишь престарелой Ургулании и Марции и по своему влиянию опережая Планцину…Я следом за Вардием назвал Ургуланню «престарелой», хотя ей тогда исполнился шестьдесят один год, а самой Ливии было уже шестьдесят четыре. Но Вардий тут же мне сообщил: Ургулания действительно выглядела престарелой; Ливии же, несмотря на ее природный возраст, с трудом можно было дать лет сорок пять — так эта великая женщина была свежа и, как говорят греки, «в апогее своей красоты». И тут же обратил мое внимание вот на что: три наперсницы Ливии были женами трех знаменитых людей: Марция — женой Фабия Максима, ближайшего к Августу, Планцина — женой Гнея Пизона, ближайшего к Тиберию, Руфина — женой Феликса, теперь самого знаменитого в Риме поэта и к тому же учителя Юлии Младшей.
Всё это Вардию поведал Секст Помпей. Тот самый, который, как мы должны помнить, был адептом Юлии Старшей, подвернул ногу на Тибертинском острове и не участвовал в оргиях на форумах, во время следствия и процессов был выпущен из-под стражи и полностью оправдан, и не потому, что вовремя подвернул ногу, а потому, что с самого начала Юлиных похождений был информатором Ливии. Ныне, в консульство Нервы и Аспрената, Секст, как и в былые времена, не занимал никаких официальных должностей. Но Вардию однажды как бы проговорился и вместе с тем будто предупредил: «Август сейчас очень занят войной в Паннонии. У него совсем нет времени, чтобы следить за поэтами и прочими литераторами. Официально за ними надзирает Фабий Максим. А неофициально — Ливия. И я ей, разумеется, помогаю».
Вардий насторожился и спросил: «А наш с тобой общий друг?..» — Гней Эдий многозначительно не договорил. А Секст ему так же многозначительно улыбнулся и ответил:
«У него всё в порядке. Он всё правильно делает. Ему доверяют».
Помпею в тот год исполнилось сорок пять лет. Он был на четыре года моложе Вардия и Феликса.
VII. В Феликсовом окружении самым молодым был Публий Кар: ему было тридцать четыре года (моложе его был лишь Котта, но тот вместе с братом Мессалином сражался в Паннонии). Кар посвятил себя поэзии. Он в это время работал над эпической поэмой о Геркулесе и почему-то решил, что его герой на возвратном пути из Испании, от своих Столпов, непременно посетил Галлию, Гельвецию и даже Германию. И стал искать общества Вардия, чтобы тот рассказал ему об этих странах. Отвечая на его расспросы, Гней Эдий и сам расспрашивал Кара, который в последние годы так тесно примкнул к Феликсу, что считался одним из ближайших его друзей.
От Кара Вардий узнал, что Феликс то ли от Ливии, то ли от самого Августа получил заказ написать обширное стихотворное сочинение о римских праздниках. Но помимо этой «календарной» поэмы, «Фастов», как он сам ее называет, Феликс сочиняет еще одну поэму, которую никто ему не заказывал. В ней Феликс описывает превращения различных героев в животных, в растения, в камни, в источники и в звезды. Написанное он никому не показывает, за исключением Кара и Аттика, и изредка советуется с Гигином, поскольку этот человек считается крупнейшим знатоком мифологии, а также с Цельсом Альбинованом, потому как Цельс врач и ему лучше других известны ощущения человека, по болезни или вследствие ранения теряющего чувствительность конечностей или всего тела. Эту тайную свою поэму Пелигн именует по-гречески «Метаморфозами» и, когда у него на нее выкраивается время, трудится над ней с упоением, которое редко испытывает, работая над «Фастами».
VIII. Чтобы больше к этому не возвращаться, несколько слов о друзьях и приятелях Феликса.
Его считал своим другом и продолжал ему покровительствовать Фабий Максим, как мы знаем, один из самых влиятельных людей в Риме. Фабию было под шестьдесят, а точнее — пятьдесят восемь лет.
По-прежнему благоволил к Феликсу теперь уже семидесятилетний Марк Валерий Мессала Корвин. Август постоянно оказывал Мессале различные знаки внимания. Однажды, например, в день божественного Юлия предстал перед Мессалой в его атрии, в толпе приветствовавших его клиентов, и во всеуслышание объявил: «Рассчитывай, Марк, на меня, как когда-то рассчитывал на тебя мой великий отец. Если понадоблюсь, не стесняйся и призывай. Приду по первому зову»…