Великий мертвый
Шрифт:
— О чем ты, Кортес? — дернул кадыком Вильяфанья.
Кортес недобро хохотнул и развернулся в сторону выхода.
— Берналь! Зайди!
Занавесь опять затрещала, и на пороге появился Диас.
— Ты?! — обомлел Вильяфанья.
Кортес поднялся.
— Начинайте.
Избранные сходкой Королевскими альгуасилами, капитаны тут же поставили заговорщика на ноги и деловито начали дознание. И только Кортес вышел во двор — подышать.
Красота этих мест была поразительной.
— Не-ет! — заорал Вильяфанья, но, подавившись кляпом, тут
Кортес потянул воздух ноздрями и застонал от наслаждения; сейчас, в самом начале сезона дождей цвело и распускалось все, и города превращались в сады.
Послышалась целая серия тупых звуков, и Вильяфанья лишь сдавленно мычал сквозь кляп.
А рассветы… Бог мой! Какие здесь были рассветы! Кортес прикрыл глаза и замер, наслаждаясь прохладой весенней ночи. Этой странной смесью утренней прохлады и ярких тропических ароматов можно наслаждаться без конца… без конца… без конца… Он стоял и стоял, дыша и обоняя, а не прошло, казалось, и получаса, как его тронули за плечо.
— Он подписал.
Кортес вздрогнул и пришел в себя. Тревожно глянул на занимающийся рассвет и метнулся в дом. По плану заговорщиков именно это утро должно было стать последним в жизни Кортеса.
Вильяфанья уже почти ничего не соображал, а белая рубаха голландского полотна была обильно, до пояса залита кровью. Кортес быстро оглядел капитанов, подошел к еще не повязанному с ним по-настоящему Франсиско де Луго, расстегнул бляху его ремня, стащил кинжал и сунул ремень все еще недоумевающему капитану.
— Приведи приговор в исполнение.
— Я?! — оторопел Франсиско. — Я не палач!
— Через четверть часа ты будешь труп, — жестко осадил его Кортес и насильно втиснул ремень в его руки. — Давай!
И в этот миг окровавленный Вильяфанья поднял трясущуюся голову.
— Ты… преступник… Кортес.
— Ну! — рявкнул Кортес и отступил подальше, чтобы видеть все. — Начинай!
Франсиско неловко развернул ремень в руках.
— Ты… висельник… — выдохнул Вильяфанья.
И тогда Кортес взорвался. Прыгнул к Франсиско, вырвал из его рук ремень, насел на Вильяфанья сверху и, запустив ремень под горло, стиснул челюсти.
— Я тебе… покажу… висельника… — скрипел он зубами. — Я тебе… покажу…
И Вильяфанья задергался, засучил ногами, и лишь когда его шея хрустнула, дернулся в последний раз и обвис.
— Я тебе покажу… — шипел Кортес, — что такое висельник…
А потом Альварадо и Сандоваль не без труда оторвали белого от ненависти генерал-капитана от безжизненного тела, выволокли труп во двор, перекинули через ветку огромного плодового дерева крепкую индейскую веревку и, придавая акту правосудия общепринятый характер, сунули Вильяфанья в петлю.
— Сеньор Наш Бог!
— Спаси и сохрани…
Мокрый от возбуждения Кортес обернулся. На широкой мощеной улице уже начали собираться капитаны — те самые, из длинного, на восемь с половиной страниц списка.
— Я объявляю войсковую сходку! — яростно процедил Кортес. — Прямо здесь. За неявку — виселица.
Он
— Видите этот труп? — ткнул он в повешенного. — Вы думаете, это Антонио де Вильяфанья?
Сходка потрясенно молчала.
— Нет, друзья, — тряхнул головой Кортес. — Это наш общий позор. Это — выродок, из-за которого нас и начали бить чичимеки [28] !
Солдаты начали переглядываться.
— Только из-за таких выродков, дикари думают, что белого человека можно запугать!..
— Только из-за таких трусов, как он, имя кастильского солдата покрывается бесчестием!..
— А самое страшное… — Кортес втянул ноздрями воздух. — Из-за таких, как он, мы сами перестаем верить, что можем все!
28
Чичимеки — воинственный народ Мезоамерики. Буквальное значение — «собаки».
Он обвел притихшую сходку хищным, взыскующим взором. Подписавшихся под спрятанным у него на груди доносом здесь было две трети. И они молчали.
— Все, римляне! — отрезал он. — Завтра общий смотр! Отдыхайте.
Тем же вечером брат-францисканец Педро Мелгарехо продал все остатки индульгенций, подтверждающих полное отпущение грехов. А на следующий день был объявлен приказ Эрнана Кортеса на время кампании по осаде Мешико.
«Никто да не дерзнет поносить священное имя Нашего Сеньора Иисуса Христа, Нашей Сеньоры — его благословенной матери, Святых Апостолов и других святых.
Никто да не обижает союзника, никто да не отнимет у него добычу.
Всякая игра на оружие и коней строжайше карается.
Всем спать, не раздеваясь и не разуваясь, с оружием в руках, кроме больных и раненых, которым пойдет особое разрешение.
За ослушание в строю — смерть, за сон на посту — смерть, за дезертирство — смерть, за позорное бегство — смерть».
С того дня, как все тринадцать парусных пирог были спущены на воду, они стали недоступны — ни поджечь, ни захватить. Куа-Утомок посылал самые лучшие отряды, но круглосуточно снующие по озеру парусные пироги не останавливались ни на миг, и шли очень быстро… слишком быстро.
Не лучше обстояли дела и на суше. Куа-Утемок был готов рвать на себе волосы и двадцать раз признал правоту отца, считавшего, что такой молодой вождь, может быть, и способен воевать, но никак не собрать в один кулак распадающийся Союз.
У мертвецов дела шли не в пример лучше. В считанные дни вожди выслали Кортесу всех мужчин, способных держать оружие или хотя бы плотницкий топор: 8000 из Отумбы, 8000 из Тескоко, 8000 из Чалько и других мест, а были еще и десятки мелких племен. Выходило так, что на той стороне воинов чуть ли не вдвое больше — весь бывший Союз!