Великий перелом
Шрифт:
Бэгнолл слышал от тех, кто имел дело с ящерами, что чужаки не умеют торговаться. Теперь он сам убедился в этом. Люди на переговорах так легко не соглашаются.
— Этого все еще недостаточно, — сказал он. — Кроме солдат, мы хотим получить сотню ваших книг или фильмов и две машины для просмотра фильмов вместе с работающими батареями для них.
Никеаа в тревоге отшатнулся.
— Вы хотите, чтобы мы раскрыли вам свои секреты? — Он снова издал тот же кашляющий звук. — Этого не будет.
— Нет-нет, вы неправильно поняли, — поспешно сказал
— Если вы не сможете использовать их немедленно, зачем они вам?
Человеку трудно истолковать интонации ящера, но Бэгнолл подумал, что в голосе Никеаа чувствовалась подозрительность. Чужак продолжил:
— Обычно тосевиты ведут себя не так.
Да, он был подозрительным.
— Мы хотим больше узнать о вашем роде, — ответил Бэгнолл. — Эта война непременно кончится, и тогда ваш и мой народы будут жить бок о бок.
— Да. Вы будете подвластными нам, — сухо ответил Никеаа.
Бэгнолл покачал головой.
— Не обязательно. Если бы ваше завоевание было таким легким, как вы думали, сейчас оно уже закончилось бы. Вам придется обращаться с нами почти как с равными, по крайней мере — до окончания войны, а может быть, и после нее. Так же, как нам с вами. Я знаю, что вы изучали нас долгое время. А мы только начинаем изучать вас.
— У меня нет полномочий решить такой вопрос самостоятельно, — ответил Никеаа. — К этому требованию мы не готовы, и поэтому я должен проконсультироваться со своими начальниками, прежде чем ответить.
— Раз вы должны, значит, так надо, — сказал Бэгнолл.
Он уже замечал — и не только он один, — что ящеры не способны принимать быстрые решения.
Он попытался голосом выразить разочарование, хотя и сомневался, что Никеаа поймет его интонации. Требование было непростым. Если ящеры передадут книги, фильмы и читающие устройства, половина добычи отправится в Москву, а вторая — в… нет, не в Берлин, он разрушен, в какой-то другой немецкий город. Половина достанется НКВД, половина — гестапо. Бэгнолл жаждал победы человечества над ящерами, но временами его пугал энтузиазм, проявленный нацистами и большевиками, пожелавшими помочь англичанам и американцам в изучении завоевателей. Он видел, как действуют люди Гитлера и Сталина, и это чаще ужасало его, чем удивляло.
Никеаа сказал:
— Я доложу ваши условия и сообщу ответ, когда мои начальники решат, каким он должен быть. Может быть, нам следует встретиться через пятнадцать дней? Я надеюсь, что к этому времени будет выработано решение.
— Я не ожидал такого длительного срока, — сказал Бэгнолл.
— Не следует принимать поспешных решений, особенно таких важных, — сказал Никеаа.
Было ли это упреком? Бэгнолл терялся в догадках. Ящер добавил:
— Мы ведь не тосевиты, чтобы мчаться сломя голову. Да, это упрек. Или просто пренебрежение.
— Пусть через пятнадцать дней, — сказал Бэгнолл и направился в лес, где его ожидал эскорт — смешанный, состоящий из двух групп, русской и немецкой.
Бэгнолл обернулся — Никеаа спешил к своим. От выдоха Бэгнолла образовалось облачко тумана. Для пилота Кена Эмбри и специалиста по радарным установкам Джерома Джоунза «свои» остались слишком далеко от Пскова.
Капитан Мартин Борк держал лошадь Бэгнолла. Этот служащий вермахта бегло говорил по-английски; Бэгнолл думал, что он связан с разведкой, но не был уверен в этом. Борк спросил по-английски:
— Удалось договориться об обмене?
Очевидно, он ожидал ответа на этом же языке, которого русские не знали. Удерживать союзников от того, чтобы они не вцепились друг другу в горло, было непростым делом. И Бэгнолл ответил на немецком, который многие в Красной Армии понимали:
— Нет, мы не договорились. Ящерам надо поговорить со своим начальством, прежде чем они решат, давать нам книги или нет.
Русские восприняли это как должное. В их понимании выйти хотя бы на дюйм за пределы приказа было опасно. Если все кончится провалом, вся вина ляжет на тебя. Борк презрительно фыркнул — в вермахте приветствовалась большая инициатива.
— Что же, ничего не поделаешь, — сказал он, повторив затем по-русски: — Ничево.
— Ничево, да, — сказал Бэгнолл и вскочил на лошадь.
Ехать верхом было не так приятно, как в теплом автомобиле, но хотя бы ноги и бедра не мерзли. До Пскова он ездил на лошади всего раз пять. Теперь он чувствовал себя готовым участвовать в скачках. Разумом он понимал, что до дерби ему еще далеко, но успехи в освоении верховой езды поощряли его воображение.
Переночевав в холодном лагере, к полудню он вернулся в Псков и сразу направился в Кром, средневековый каменный замок, чтобы доложить о задержке генерал-лейтенанту Курту Шиллу и командирам партизан Николаю Васильеву и Александру Герману, совместно управлявшим в городе. Среди офицеров, как он и ожидал, находился и Кен Эмбри. Служащий королевских ВВС, относительно беспристрастный, он играл роль смазки между офицерами вермахта и Красной Армии.
После доклада Бэгнолл и Эмбри направились в деревянный домик, в котором они жили вместе с Джеромом Джоунзом. Когда они подошли поближе, то услышали грохот бьющейся посуды и громкие сердитые голоса двух мужчин и женщины.
— О, черт, это же Татьяна! — воскликнул Кен Эмбри.
— Точно, — сказал Бэгнолл.
Они перешли на бег. Тяжело дыша, Бэгнолл добавил:
— Какого черта она не оставляет в покое Джоунза после того, как переключилась на этого немца?
— Потому что так было бы удобнее для всех, — ответил Эмбри.
Со времени, когда Эмбри был пилотом, а Бэгнолл бортинженером «ланкастера», они постоянно состязались в цинизме и остроумии. На этот раз верх одержал Эмбри.