Великий перелом
Шрифт:
Бэгнолл, однако, был лучшим бегуном и на пару шагов опередил товарища. Он охотно отказался бы от этой победы. Но, раз уж так случилось, он распахнул дверь и ринулся внутрь — и Эмбри вместе с ним.
Георг Шульц и Джером Джоунз стояли лицом к лицу и кричали друг на друга. Татьяна Пирогова собиралась швырнуть тарелку. Судя по осколкам, предыдущая попала в Джоунза, и это не означало, что следующая не полетит в голову Шульца. Бэгнолла порадовало, что Татьяна бросается посудой, вместо того чтобы снять с плеча снайперскую винтовку Мосина-Нагана с оптическим прицелом [4] .
4
Никогда
Она была поразительной женщиной: светловолосая, голубоглазая, прекрасно сложенная — в общем, если лицо и тело для вас главное, лучшего и не найти. Не так давно она начала обхаживать Бэгнолла, и ее любовная связь с Джоунзом была не единственной причиной, по которой он отклонил ее притязания. Лечь с ней в постель — все равно что с самкой леопарда: процесс забавный, но позволить себе повернуться к ней спиной никак нельзя.
— А ну заткнитесь, — закричал он вначале по-английски, затем по-немецки и наконец по-русски.
Трое спорщиков и не подумали утихомириться, вместо этого они начали орать на вошедшего. Он подумал, что прекрасная Татьяна швырнет тарелку в него, но она этого не сделала.
Хороший знак, подумал он. И хорошо, что теперь они кричат на него. Поскольку он, слава богу, не спал ни с кем из троих, возможно, ссора станет менее острой.
За его спиной подал голос Кен Эмбри:
— Что за чертовщина здесь творится?
Он сказал это на той же смеси русского и немецкого, которой пользовался при переговорах генерал-лейтенанта Шилла с командирами русских партизанских отрядов. Их споры тоже частенько доходили чуть ли не до драки.
— Этот ублюдок продолжает спать с моей женщиной! — кричал Георг Шульц, тыкая пальцем в Джерома Джоунза.
— Я — не твоя женщина! Я отдаю свое тело, кому захочу! — так же горячо кричала Татьяна.
— Да не нужно мне твое тело! — вопил Джером Джоунз на сносном русском языке: он учил этот язык в студенческие годы в Кембридже.
В свои двадцать с лишним лет он был худощавым парнем с умным лицом, ростом почти с Шульца, но далеко не такого плотного телосложения.
— Христос и все святые! Сколько раз я тебе должен это повторять!
Его живописная клятва Татьяну ни в чем не убедила. Вышло только хуже. Она плюнула на пол:
— Вот тебе Христос и все святые! Я — советская женщина, свободная от суеверий и чепухи. И если я захочу тебя, человечек, то ты будешь мой.
— А как же я? — спросил Шульц — как и остальные, во всю мощь своих легких.
— Здесь быть посредником приятнее, чем в генеральских ссорах, — тихонько сказал Бэгнолл Кену Эмбри.
Эмбри кивнул, затем бесстыдно улыбнулся.
— Интереснее слушать, не так ли?
— …спала с тобой, — отвечала Татьяна, — так что нечего жаловаться. И сейчас это делаю, хотя последний раз, когда ты лег на меня, ты назвал меня «Людмила»!
— Я? — сказал Шульц. — Да в жизни…
— Было, — сказала Татьяна с такой уверенностью, что спорить было бессмысленно, — и с очевидной злобной радостью. — Ты все мечтаешь об этой мяконькой советской летчице, по которой сохнешь, как щенок с высунутым языком. А если я подумаю о ком-то еще, у тебя трагедия! Если ты считаешь, что я плохо обращаюсь с твоим петухом, он может убираться к черту.
Она повернулась к Джоунзу, слегка качнув бедрами, и облизала губы. Бэгнолл не мог видеть, что она делает, но это не означало, что он был невосприимчив к этому. Так же, как и Джером. Он сделал полшага к Татьяне, затем с заметным усилием остановился.
— Нет, черт возьми! — закричал он. — Вот так я и влип в первый раз.
Он замолчал, взгляд его был задумчивым. Затем он перевел разговор на другую тему.
— Я не видел Людмилу несколько дней. Она еще не вернулась из последнего полета, да?
— Да, — ответил Шульц и покивал головой, — она улетела в Ригу и должна вскоре вернуться.
— Не обязательно, — сказал Бэгнолл, — генерал Шилл получил ответ на послание, которое доставляла она, и сказал, что комендант Риги воспользовался преимуществами ее легкого самолета для какого-то своего дела.
Ему было трудно сохранить невозмутимое выражение лица: Людмила Горбунова серьезно интересовала его, хотя и без взаимности.
— А, это хорошо, это очень хорошо, — сказал Шульц, — я не слышал об этом.
Татьяна попыталась разбить тарелку об его голову, но он был проворен и успел отбить удар. Тарелка пролетела через комнату, грохнулась о деревянную стену и разбилась. Татьяна обругала его по-русски и на ломаном немецком. Высказав все и кое-что повторив, она прокричала:
— Раз никому до меня дела нет, идите вы все к чертовой матери!
Выскочив из дома, она хлопнула дверью. Соседи могли бы подумать, что в дом попал артиллерийский снаряд.
И тут Георг Шульц удивил Бэгнолла — он рассмеялся. А затем эта деревенщина — подумать только! — процитировала Гете:
— Die ewige Weibliche — вечная женственность… — Он покачал головой. — Не понимаю, как я попался…
— Должно быть, любовь, — невинно предположил Кен Эмбри.
— Боже упаси! — Шульц обвел взглядом осколки разбитой посуды. Его взгляд остановился на Джероме Джоунзе. — Черт бы побрал вас, англичан.
— В ваших устах это просто комплимент, — ответил Джоунз.
Бэгнолл подошел поближе к оператору радара. Если Шульц что-то затеет, пусть знает, что Джерома одного не оставят.