Великий предводитель аукасов
Шрифт:
Битва прекратилась; арауканцы исчезли; чилийцы стали считать своих. У них было убитых семьдесят человек и полтораста раненых. Несколько офицеров, в том числе генерал Корнехо, пали в сражении. Напрасно искали Жоана. Бесстрашный индеец исчез. Потеря арауканцев была еще значительнее; они оставили на месте триста трупов. Раненых индейцы увезли с собою, но, по всей вероятности, число их было довольно значительно.
Дон Грегорио был в отчаянии, что генерал Бустаменте бежал. Это бегство могло сделаться опасным для целой страны. Немедленно надо было принять строгие меры. Дону Грегорио бесполезно было отправляться в Сант-Яго, напротив, ему следовало воротиться в Вальдивию, чтобы успокоить эту провинцию, которая будет поражена паническим страхом при известии о бегстве генерала Бустаменте. С другой стороны, необходимо было известить правительство столицы, чтобы оно подготовилось к встрече врагов.
Дон Грегорио был в ужасном затруднении, он не знал, кого послать с этим поручением. Сенатор поспешил к нему на помощь. Этот достойный сеньор принял свою храбрость за настоящую и простодушно уверил самого себя, что он первый храбрец в Чили, а потому почитал своею обязанностью бросать вокруг грозные взгляды — чего нельзя было видеть, не лопнув со смеху. Больше чем когда-либо ему хотелось воротиться в Сант-Яго. Не потому, что он боялся. Чтобы он боялся? Напротив! Это невозможно! Нет, он сгорал от нетерпения похвастать перед своими друзьями и знакомыми своей великой храбростью и своими невероятными подвигами.
Как только он узнал, что войска возвратятся в Вальдивию, то предстал пред доном Грегорио с просьбою позволить ему поехать в столицу. Дон Грегорио был весьма этому рад и выслушал просьбу сенатора с одобрительной улыбкой. Он не только позволил сенатору отправиться, но и поручил ему известить столицу, во-первых, о победе над индейцами, где он, дон Рамон, покрыл себя неувядаемой славой, и, во-вторых, о бегстве генерала Бустаменте.
Дон Рамон с улыбкой самодовольства принял это поручение, столь для него лестное. Когда депеши дона Грегорио были готовы, сенатор в сопровождении пятидесяти копейщиков направился по дороге в Сант-Яго. Дон Грегорио, похоронив убитых солдат, воротился в Вальдивию, оставив тела индейцев в добычу стервятникам, которые уже со всех сторон слетались на поле битвы.
Десятая глава. ИНДИАНКА
Теперь мы возвратимся к двум лицам нашего рассказа, которых мы давно уже упустили из виду.
После разговора с доном Тадео Валентин, простясь с молодым графом, отправился в поиск в сопровождении Трантоиль Ланека и неразлучного своего спутника Цезаря.
…Оставляя Францию для Алжира, Валентин начертал себе план действий. Он посвятил свою жизнь священной цели и шел к ней до сих пор, не заботясь ни о прошедшем, ни о будущем. Будущность для него состояла в надежде после долгих трудов, если только арабы не подстрелят его, дослужиться до эполетов поручика или, пожалуй, капитана. Этим ограничивалось все его честолюбие, и ему даже казалось, что и этого слишком много. Ведь что он за важная птица? Ни больше, ни меньше, как парижский уличный мальчишка. Когда его молочный брат известил его о своем разорении и позвал в Париж, тут только Валентин в первый раз серьезно призадумался. На смертном одре полковник Пребуа-Крансе поручил ему своего сына. Валентин понял, что настало время сдержать клятву, данную старому графу, и он не замедлил поехать.
Хотя с раннего детства он потерял из виду молочного брата, который, благодаря своему положению и богатству, вращался в высшем парижском обществе и виделся с бедным солдатом только урывками, Валентин не переставал чувствовать нежной привязанности к молодому графу. Он понял, что этот юноша, привыкший полагаться только на деньги, погибнет, если он не поддержит его в минуту испытаний. Подобно многим молодым людям, выросшим в богатой семье, Луи не понимал ничего в жизни. Он думал, что все двери отворятся перед его золотым ключом, и, когда ключ этот исчез, Луи впал в отчаяние.
Валентин, напротив, с раннего детства привык жить своим трудом и надеяться только на самого себя. Он чувствовал, что воспитание Луи никуда не годится, решил перевоспитать его по-своему и надеялся успеть в этом. Он желал, по его собственному выражению, сделать из Луи человека. С тех пор цель его жизни: жертвовать всем для счастья своего брата и, несмотря ни на что, сделать его счастливым. Имея эту мысль, он посоветовал Луи бросить прежнюю жизнь и оставить Францию. Мы знаем, что это ему удалось. Таков был этот, с виду веселый и беззаботный, Валентин. Как многие вышедшие из среды народа, он любил делать свое дело молча и пренебрежительно отзывался о своих поступках, только бы не прослыть хвастуном.
…Утром того дня, когда происходила битва в canondelnoseco, Валентин и Трантоиль Ланек шли друг подле друга, сопровождаемые Цезарем. Они разговаривали между собою, пожевывая маисовый хлеб, смачивая его по временам водкой, которую Трантоиль Ланек нес в мехе, привязанном к поясу. День обещал
быть чудесным, небо было ярко-синего цвета, и лучи теплого осеннего солнца блестели в гранях камней, валявшихся на дороге. Тысячи птиц, скрытых в изумрудной зелени деревьев, весело щебетали. Вдали виднелись хижины, разбросанные в беспорядке направо и налево от дороги.
— Послушайте, предводитель, — сказал, смеясь, Валентин. — Вы меня просто приводите в отчаяние своей холодностью и равнодушием.
— Что хочет сказать мой брат? — возразил удивленный индеец.
— Боже мой! Да поглядите же вокруг. Что за чудный край! Что за дивная сторона! А вы смотрите на все это так же холодно, как те гранитные скалы, что на горизонте.
— Мой брат молод, — отвечал с тихой улыбкой Трантоиль Ланек, — а меня охладили годы.
— Но разве можно глядеть хладнокровно на эти чудеса? — спросил молодой человек.
— Пиллиан велик, — сказал глубокомысленно предводитель, — все это его создание.
— То есть, вы хотите сказать, Божье, — уточнил Валентин. — Но все равно, мысль у нас одна, и не станем спорить о словах. О, — прибавил он со вздохом сожаления, — на моей родине дорого бы заплатили, чтобы взглянуть только на то, чем я любуюсь целые дни.
— Разве на острове моего брата, — с любопытством спросил индеец, — нет таких гор и растений, как здесь?
— Я уже говорил вам, предводитель, что моя родина не остров, но такая же обширная страна, как эта. Благодаря Богу в ней довольно деревьев и других растений и есть горы, довольно большие, например Монмартр 18 .
18
Невысокая гора близ Парижа.
— Гм, — сказал индеец, не понявший своего собеседника.
— Да, — продолжал Валентин, — у нас есть горы, но в сравнении с этими они простые холмы.
— Моя страна самая лучшая на свете, — с гордостью отвечал индеец. — Пиллиан создал ее для своих детей. Потому-то бледнолицые и хотят отнять ее у нас.
— Есть правда в ваших словах, предводитель. Я не стану спорить с вами, это завело бы нас далеко, а у нас есть другие важные дела.
— Ладно, — снисходительно отвечал индеец, — все люди не могли родиться в моей стране.