Великосветское убийство
Шрифт:
В пепельницу упали пёрышки, чешуйки коры большого фикуса с отливающим в фиолетовый цвет листьями, а в качестве связующего элемента чародейка использовала несколько капель сока манго. Потому, какое количество этих дорогих по весенней поре фруктов наличествовало на приёме в минувшую субботу и было в вазе сейчас, можно было с уверенностью утверждать, что манго очень даже по вкусу кому-то из обитателей дома. После этого девушка посадила крылатый череп на ладонь, сама примостилась на стуле и свободной рукой возожгла в пепельнице ингредиенты будущего ритуала. Свечи вспыхнули сами собой.
Хотя Вилохэд уже много раз видел, как колдует его коллега, он всегда с неизменным интересом следил за ритуалом; для жены министра финансов такое было впервые. Томоко замерла на месте, прижав к груди
Дым поднимался вверх, пущенная в свободный полёт Тама с бешеной скоростью завертелась вокруг, описывая круги прямо перед зеркалом. К удивлению госпожи Харады, дым не распространился по комнате, как произошло бы с любым дымом, при сожжении птичьих перьев и коры фикуса, а стал сгущаться, уплотняться, и в итоге образовал полупрозрачную плоскость, зависшую в воздухе между шкатулкой и зеркалом на уровне толстеньких ароматических свеч. Внутри этой магической плоскости дым продолжал кипеть и клубиться, подобно некоему вареву, он лопался пузырями, разбрызгивая дымные капли, которым не суждено было покинуть свой плен.
Чародейка прикрыла глаза и полушёпотом принялась декламировать нужные для ритуала слова. По мере того, как она произносила староартанские фразы кипение дыма угасало, да и сам дым словно бы стал блекнуть, увядать и в итоге превратился в почти невидимую пелену. Казалось, что перед зеркалом в воздухе зависло некое дивное стекло, хрупкое своей удивительной прозрачной льдистостью. На последнем слове перед глазами чародейки отражение шкатулки-пагоды в зеркале принялось меняться. Алая, словно лепестки гибискуса, чешуйчатая крыша подёрнулась лёгкой дымкой, а затем большинство правдоподобно выполненных черепиченок поблекли, потускнели, теряя первоначальную яркость. И только пять кусочков чешуек продолжали остаться ярко-красными. Чародейка кивнула Таме, та стрелой пролетела через преграду и зависла, часто-часто обмахивая крылышкам бражника крышу шкатулки. От её взмахов продолжающие оставаться красными элементы крыши начали менять свой цвет: одни угасали до тех пор, пока не получили оттенок углей прогоревшего костра; другие наливались огненным недобрым сиянием. А одна внезапно вспыхнула ярким слепяще-алым светом.
— Видите!? — победно воскликнула чародейка, — мне не только удалось выявить черепиченки, которые связаны с секретным механизмом, но и установить, в каком порядке они нажимались владельцами шкатулки. Те, что светятся слабее, нажимались первыми, далее шло по возрастанию яркости.
Томо Харада обратила внимание, что свечение это было заметно лишь в зеркале, да и то через магический дымный барьер. На самой, стоявшей перед Рикой шкатулке, крыша никак не изменилась.
Сверяясь с отражением в зеркале, Рика с поразительной быстротой и ловкостью последовательно нажала на черепиченки крыши, продвигаясь от менее светящихся в сторону более ярких. И, когда указательный палец с обгрызенным под самый корень ногтем опустился и надавил на последнюю, раздался мелодичный перезвон невидимых колокольчиков, передняя часть храма сама собой выдвинулась, открывая доступ к тайному отделению. Чародейка протянула руку и предъявила невольным зрителям то, что прятала госпожа Фань от посторонних глаз. Отделение под самый верх было набито ценными бумагами — акциями тоннеля через вулкан. А сверху, действительно, лежал успевший слегка пожелтеть листок бумаги, на котором не особо разборчивым торопливым почерком будущий министр финансов информировал барона Фаня о принятом решении королевства Артания в долевом участии в строительстве Хрустального моста. Аккуратный господин Харада даже не поленился поставить точную дату и расписаться элегантным росчерком, который через десять лет будет знаком практически каждому сотруднику Кабинета министров.
Вилохэд внимательно прочёл документ, потом протянул его жене министра:
— Советую вам оставить его в неприкосновенности до заседания Палаты корней и листьев, которой предстоит решить вашу судьбу. Письмо может
— Ни за что! — Томо быстро выхватила письмо и бросила в камин, — я убила госпожу Фань не для того, чтобы позор Барта вышел наружу.
— Позвольте полюбопытствовать, о каком именно моём позоре идёт речь? — на пороге появился сам виновник торжества.
Самый молодой министр финансов Артании замер в дверях, с удивлением взирая на разбросанные по столу ценные бумаги, странное сооружение из зеркала, чудом прогоревших дотла свечей и шкатулки, в откинутой крышке которой кемарил крылатый череп.
— Ваша супруга, господин Харада, только что избавилась от ценной улики, которая могла бы повернуть мнение лордов в её сторону во время слушания дела об убийстве, — проговорил Вил, — гордитесь, она сделала это исключительно из любви к вам.
— Дело об убийстве? — не понял Харада, и его тёмные, практически прямые, брови сошлись над переносицей, — а при чём здесь ты, Томоко?
— Дорогой, — проговорила госпожа Харада, и голос её при этом заметно дрогнул, — ты должен знать, что того письма, которым тебя шантажировала Фань Суён более не существует на этом свете. Можешь быть покоен, я одним выстрелом убила двух зайцев: отомстила за смерть брата и спасла репутацию супруга, раздавила ядовитую гадину, не дав ей возможности лишать жизни и покоя честных людей, и нисколько не жалею о своём поступке.
— Томо, — с тревогой обратился к ней министр, — ты ведь не пытаешься мне сказать, что убила госпожу Фань Суён? Ты ведь говоришь иносказательно?
— Барт, — она опустила голову, как упрямая девочка, застигнутая за нарушением запрета, — Фань Суён убила Санди и шантажировала тебя, побуждая совершить какой-то грязный поступок. Я всего лишь сделала то, что должна сделать любая уважающая себя и обычаи предков древесно-рождённая женщина: я с оружием в руках защитила свой семейный очаг и отомстила за смерть дорогого человека.
— Томо, — Харада без сил опустился на стул, — почему ты ничего рассказала? Почему ты приняла некие исторические принципы за руководство к действию? А обо мне ты подумала? Ведь ты давно уже — не девочка-подросток, подражающая бесстрашной Гёдзэн с нагинатой в руках. Ты осознаёшь, что натворила, и что тебя ждёт?
— Знаю и отличнейшим образом осознаю, — даже с некоторым вызовом ответила его жена, — как древесно-рождённую из клана Пальмы меня станет судить Палата корней и листьев, и их решение определит мою судьбу. Я приму сию судьбу с подобающим достоинством, как и упомянутые тобой женщины-воительницы прошлого.
— Боги! Зачем? — Харада обхватил голову руками, — убийство Фань не вернёт к жизни Санди.
— Не вернёт, — упрямо возразила Томо, — но я защитила тебя и совершила воздаяние.
— Господин Харада, — вмешался в их спор коррехидор, — расставьте окончательные штрихи в иероглифе, — делийка шантажировала вас неосторожным письмом, которое вы написали десять лет назад её покойному мужу, когда были в составе торговой делегации в Делящей небо?
— Да, — бровь министра непроизвольно дёрнулась, — а откуда вы…
— Работа такая, — уголками губ улыбнулся четвёртый сын Дубового клана, — и требовала от вас поддержки проекта тоннеля через вулкан?
— Да, — снова подтвердил Харада, — однако ж, будет лучше, если я, не дожидаясь дальнейших вопросов, сам расскажу, как всё случилось. В день приёма я сразу узнал свою старинную знакомую, но ничего дурного с её стороны не предполагал. Мы поговорили немного на общие темы, потом она попросила меня «показать наше чудесное жилище, ведь ей так давно не доводилось бывать в артанском доме». Сие было странно, поскольку дом наш современный, построен на континентальный манер и утолить ностальгические чувства гостьи не мог никоим образом. Однако ж, я постарался не выходить из роли радушного хозяина и повёл госпожу Фань на экскурсию. В оружейной она внезапно переменила своё поведение, предложила присесть и без обиняков заявила, что я должен поддержать проект тоннеля через вулкан. В случае моего отказа пригрозила приданием гласности того самого злосчастного письма, которое я имел неосторожность написать, когда был отчаянно молод и отчаянно беден.