"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Дверь стукнула, и девочка, втащив в горницу холщовый мешок, сказала: «Все окунула, и горшки, и мисы, и ножи, и ложки».
Она скинула бархатную, на соболях шубку, и велела: «Петя, ты домой иди, я пироги в печь поставлю — и за тобой. Илья меня проводит, не бойся».
— Только не опаздывай, — старший брат поднялся, — как батюшка из Кремля вернется, мы сразу в монастырь Новодевичий поедем.
Юноши пожали друг другу руки, и Элияху, отдернув пестрядинную занавеску, что отгораживала угол у печи, спросил: «А что это вы в монастырь собрались?»
Марья, засучив рукава, месила тесто. Девочка сморщила изящный носик и вздохнула:
— Батюшка им икону дарит, большую, в окладе червонного золота, Марфы и Марии, ну, ту, что они со Степой написали. И вклад дает, за свое исцеление». Она взглянула в пустой красный угол и добавила: «А та икона, что тут была, ну, с бабушкой моей, — она теперь у батюшки всегда, он и не расстается с ней».
— Твоя бабушка очень красивая, — вздохнул Элияху. «Ну, да ведь вы с ней увидитесь скоро, раз туда, — он махнул рукой на запад, — поедете».
Марья помолчала, и, достав из мисы рыбу, стала мелко рубить ее ножом — не поднимая глаз от доски.
— А ты в Кракове останешься? — наконец, спросила девочка.
— Это еще зачем? — Элияху усмехнулся. «Побуду, дома и соберусь в Амстердам, как и хотел.
Там у нас родственник есть, Иосиф Мендес де Кардозо, муж маминой племянницы, он очень хороший врач, я у него учиться буду. А потом, — он откинул голову назад, — в Падую, в университет. Давай, — он скинул кафтан, — я тебе помогу, а то еще на Воздвиженку тебя отвести надо.
Марья подвинула ему луковицы и вдруг, покраснев, спросила: «А можно я к тебе буду приходить? Ну, с больными помогать? Я крови не боюсь, и руки у меня — ловкие».
— Конечно — согласился Элияху, глядя на то, как она укладывает начинку на тесто. «Приходи, — он посмотрел на толстые, каштаново-рыжие косы, и вдруг подумал: «А я ведь ее больше никогда не увижу, наверное. Хотя нет, Федор Петрович говорил, что они в Венецию собираются, а Падуя там рядом. Да все равно, — он подавил вздох, — даже и думать об этом не смей, нельзя, нельзя».
— Ты что это? — подозрительно спросила Марья, поднимая ухватом противень с пирогами, устраивая его на треноге в печи.
— Так, — юноша натянул полушубок, — я с этой войной все праздники наши пропустил, вот, вспомнил их.
Они вышли на прибранный двор, и Марья, поправив соболью шапочку, глядя на купола церкви Всех Святых, вдруг, тихо сказала: «Если бы не батюшка с матушкой, я бы никогда в этот монастырь не поехала. Ненавижу все это».
— Что? — спросил Элияху, когда они миновали стену Китай-Города и вышли на Варварку.
Вокруг было шумно, кричали разносчики сбитня и пирогов, пахло печным дымом, распиленным, свежим деревом, и Элияху подумал: «И вправду, как Федор Петрович говорил — к весне и город отстроят».
— Это, — Марья повела рукой в сторону кремлевских соборов. В низком, сером, уже зимнем небе метались, голосили галки. «Я же — она дернула губами, — с двух лет по всем этим монастырям и церквям бродила, с матушкой. Снаружи там одно, а внутри…, - девочка тяжело вздохнула и вдруг сказала постным, смиренным голосом: «Благотворящий милостыню дает взаймы Господу». Кинут тебе медную монету, а сами бегут, руки у богачей целуют. Ну, их! — она махнула рукой, и подняв темно-синие, большие глаза, спросила: «А у вас нищие есть?»
— Дай мне руку, — сказал Элияху, — тут, на площади, толкотня такая, что не пробиться. Пряник хочешь?
— Угу, — кивнула Марья, и, вгрызаясь крепкими зубами в коврижку, рассмеялась: «Знаю, что нет. Мы же с мамой долго по Польше ходили, я видела, как вы живете. По-другому».
— Да, — тихо ответил Элияху, когда они уже миновали мост через Неглинную. «По-другому, Марья. У нас — юноша помолчал, — община людям помогает. Сирот учат бесплатно, девушек, у кого приданого нет, замуж выдают. И вообще, — он вздохнул, — написано, что даже если ты сам — на подаяние живешь, все равно, обязан, делиться с теми, кому хуже».
Он внезапно ощутил, как девочка пожимает его ладонь, — сильно, уверенно. «Вот, — весело сказал Элияху, остановившись перед крепкими, высокими, новыми воротами усадьбы Вельяминовых, — ты и дома!»
Марья прожевала пряник и мрачно отозвалась: «Дома, да».
В Смоленском соборе Новодевичьего монастыря было людно, и Ксения, сдвинув пониже креповую наметку, перебирая лестовку, подумала: «Говорили, что ранен был Федор Петрович, и тяжело, а вон, смотри-ка, совсем оправился. И сыновья его как выросли, красавцы, что один, что другой. Старший мальчик на сродственнице царя будущего женится».
Она метнула быстрый взгляд в сторону притвора, где на стене, закрытая блестящим, изукрашенным драгоценными камнями окладом, висела новая икона — праведных сестер Марфы и Марии с Иисусом.
Ксения перекрестилась и шепнула себе: «Господи, хоша бы один раз он на меня посмотрел, мне больше и не надо ничего».
Она подняла голову и столкнулась с его взглядом. Мужчина сразу же отвел глаза, и, наклонившись к маленькой, изящной женщине, что-то ей прошептал.
— Жена, — подумала Ксения, чуть раздув тонкие ноздри. «Так вот она какая». Инокиня взглянула на соболью душегрею, на опашень, расшитый золотом, на ожерелья, что украшали стройную шею, и увидела сзади девочку — лет восьми. У той были темно-синие, серьезные, совсем не детские глаза.
— Ну конечно, езжайте с Петей, — ответила Лиза едва слышно, — раз вам в Кремль надо. Степа меня с Марьей домой привезет.
Федор ласково коснулся руки жены, и, поманив за собой старшего сына, перекрестившись, вышел из душного собора, в прохладный, уже начинающий клониться к закату московский день.
— А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем, — вспомнил Федор, и, не оборачиваясь, сказал сыну: «Поехали, князь Пожарский нас ждет».