"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Она опустилась на потрепанный, истертый ковер в передней и заплакала, спрятав лицо в ладонях.
На кружевной скатерти, в высоких, серебряных подсвечниках, горели белые свечи. Эстер внесла курицу. Меир, поднялся и забрал у нее блюдо: "Позвольте мне".
— Как будто мама готовила, — сказал он, улыбаясь. "Я маму помню, мне шесть лет было, когда она умерла. Вы тоже мать рано потеряли?"
— В двенадцать, — Эстер вздохнула. "Потом наш отец уехал на эпидемию чумы, в Ливорно, и погиб. Его и похоронили там, — она посмотрела на юношу: "А кто вам на Синт-Эстасиусе готовит, Меир?"
— Да я сам как-то наловчился, — усмехнулся тот. "Все же с шестнадцати лет один живу. Сначала в Нью-Йорке, потом вот Континентальный Конгресс меня туда, на Карибы, отправил. Я рад, что с Тео все хорошо, — он отложил вилку и вспомнил низкую, тесную каюту, запах соли и ее нежные губы. "Пусть будет счастлива, — вздохнул про себя Меир, — понятно, что у нас ничего бы не вышло".
Эстер все смотрела куда-то вдаль. Потом, очнувшись, она пробормотала: "Простите. Я задумалась".
— Оставь, — сказал себе юноша, — что за ерунда. Она тебя на четыре года старше, зачем ты ей нужен? Она, наверное, и помолвлена уже, просто мне не говорит.
Но ее черные, обрамленные длинными ресницами, глаза были опущены к столу. Меир заметил легкий, — словно лучи рассвета, — румянец на белых щеках.
— А вы и не едите ничего, Эстер — озабоченно сказал он.
Женщина повертела нож. Помолчав, она ответила: "Нет аппетита".
Меир поднялся. Посмотрев на вечерний, тихий сад за окном, он внезапно повернулся. "Эстер, — юноша откашлялся, — вы мне скажите, если вас что-то беспокоит. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы вам помочь. Я же вижу — что-то не так".
Она комкала в руках угол скатерти. Потом Эстер еле слышно проговорила: "Ничего уже не изменить, Меир. Простите, но мне никто…, - женщина внезапно закусила губу. Он с ужасом увидел слезинку, что ползла по щеке. В свете свечей ее глаза играли золотом.
— Такого не бывает, — уверенно сказал Меир. Он подтащил стул и сел рядом с ней. "Все можно исправить, Эстер. Поверьте человеку, который всю жизнь только и разгребает ошибки других, — он широко улыбнулся. "Вы знаете, в каком состоянии были финансы Континентальной Армии и вообще этой страны? — он повел рукой.
— Мы были всем кругом должны. Доходило до того, что мистер Соломон лично, под свое имя, брал кредиты для снабжения войск. А сейчас, — он поправил белый, шелковый галстук, — мы как следует, взялись за дело, и бюджет уже не напоминает решето. Так что говорите, дорогая невестка, — он увидел ее маленькую руку с грубым, золотым кольцом, и горько подумал: "Из доллара же Хаиму его сделали. Бедная девочка, что с ней такого случилось?"
— Я…, - она помолчала, кусая губу и, глубоко вздохнув — стала говорить.
Меир внимательно слушал. Потом, потянувшись за кофейником, он разлил кофе: "Я же говорил вам — не бывает безвыходных ситуаций, милая невестка. Мы с вами завтра поедем в Филадельфию, только, вместо того, чтобы вас освобождать — я на вас женюсь, вот и все. То есть, вернее, вы скажете раввинам, что хотите выйти за меня замуж, вас же спрашивать будут, — он ласково посмотрел на заплаканное лицо женщины.
Эстер вытащила из рукава платья носовой платок. Отвернувшись, она высморкалась: "Он же совсем мальчик, ему двадцать три года, что он понимает? А Дэниелу, — напомнила она себе, — двадцать пять. Дэниел на мне женится, конечно, если я попрошу. Но я, ведь его не люблю, совсем, и он меня — тоже. Господи…"
Она глубоко вздохнула. Так и не смотря на Меира, Эстер проговорила: "Доктор Абрахамс мне объяснял…, Если мы не…, не станем мужем и женой…, мы потом сможем развестись".
Меир даже закашлялся. "Вряд ли, дорогая невестка, учитывая, что у нас родится ребенок. Когда, кстати?"
— В январе, — Эстер зарделась и совсем низко опустила голову. "Но ведь вы меня не любите, Меир, и я вас — тоже. Мы сегодня в первый раз увиделись".
— Мои родители, — Меир повел рукой, — в старые времена поженились. Они оба тогда еще в Нью-Йорке жили. Папа с мамой два раза перед свадьбой встречались. У вас, в Старом Свете, думаю, так же было.
— Хуже, — Эстер улыбнулась сквозь слезы. "Мою маму из Франкфурта в Амстердам привезли за три дня до хупы. До этого с отцом они только переписывались".
— Вот видите, — рассудительно заметил Меир, разрезая пирог с миндалем, — значит, все будет хорошо.
Он смотрел на ее руки, что все еще мяли скатерть, на тонкие, с коротко остриженными ногтями пальцы, и, наконец, добавил:
— Вы только не плачьте, Эстер. Не надо, вы же сама акушерка, вы знаете, — это плохо для маленького. Все уладится, я вам обещаю. И потом, — Меир внезапно рассмеялся, — вы готовите гораздо лучше меня, если честно. И я теперь могу не прятать каждый раз бумаги при уборке.
— Вы меня не любите, — упрямо повторила она. "Не надо этого делать, Меир, я уеду, и…"
— И оставите свое дитя у чужих людей? — жестко спросил он. "Эстер, это же ребенок, не надо лишать его матери. И отца, — он почему-то вздохнул.
Часы красного дерева мерно тикали. Она неглубоко, прерывисто дышала. Встряхнув головой, Эстер шепнула: "Спасибо вам".
Меир присел на каменный подоконник. Взглянув на клен за окном, он усмехнулся про себя: "Вот так сразу — и жена, и ребенок, Меир Горовиц. Кто бы мог подумать?"
— Только вы должны мне кое-что обещать, Эстер, и никогда не нарушать это обещание, — его серо-синие глаза внезапно стали твердыми.
— Как клинок, — подумала женщина. "Понятно, почему люди ему доверяют. Вроде бы и юноша, молодой еще, улыбка приятная. Почему бы и не поболтать с ним? А потом он вот таким становится. Хаим же мне говорил, Меир еще до отъезда на Синт-Эстасиус несколько шпионов нашел, из тех, что британцы к патриотам засылали".
— Что? — женщина подняла голову.
— Дэниел не должен ничего узнать, — просто ответил Меир. "И дитя тоже. Это наш ребенок, и так будет всегда. Я буду его отцом, Эстер, и никто другой".