"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Старший Воронцов увидел, как побелели губы младшего — будто вокруг них был не теплый парижский вечер, а льды Арктики.
— Джованни казнили в Риме, — сказал Петя, не поднимая глаз от письма. «Джованни ди Амальфи, я тебе говорил о нем. Так вот что я видел…, - он помолчал и вдруг сказал, вставая: «Извини».
Степан проводил взглядом его невысокую, легкую фигуру, что спускалась к реке, и, вздохнув, пошел вслед за братом.
— Тише, — сказал ласково Степан, садясь рядом и обнимая Петю. «Не надо, братик, не надо, пожалуйста».
Петька вытер лицо рукавом рубашки, и, найдя руку Степана, взял ее в свои.
— Петька, а если…,- вдруг спросил его старший брат.
— Ты же видишь — я жив, — ответил Петя, глядя на сверкающую закатом реку. «Значит, он молчал», — Степан увидел, как брат отворачивается, и положил руку ему на плечо.
«Пойдем», — вздохнул старший брат.
— Погоди еще немного, ладно? — попросил его Петя.
— Конечно, конечно, — Степан погладил его по голове и почувствовал как брат, чуть всхлипнув, прижимается к нему.
Они долго сидели так — просто смотря на белую громаду собора на соседнем острове, под высоким, медленно темнеющим небом Парижа.
Уже за столом Петя потер лицо руками, и потянулся за почтой. «Тебе, от Маши», — перебросил он письмо старшему брату, и распечатал свое.
Из конверта выпал засушенный василек. «Это мы с детьми успели сорвать, когда я приехала домой», — прочитал Петя и вдруг покраснел: «Ну, дальше неважно».
— Да говори уж, — усмехнулся Степан, не отрываясь от письма жены.
— Понесла Марфа-то, — младший брат покраснел еще сильнее.
— Да и Марья тоже, — Степан и сам почувствовал, что смутился. «Вовремя я тогда в июне к ней заглянул, хоть и на одну ночь».
— А я тебе, Степа, давно говорил, что надо нам купить дом в деревне, — взглянул на него брат невинными синими глазами и оба вдруг рассмеялись.
— Ладно, — сказал Степан, поднимаясь. «У меня тут еще одно дело есть, а потом я в Кале — и поминай, как звали. В январе буду дома».
— Да и я не раньше, — Петя вдруг помрачнел. «Черт бы подрал, этого дона Хуана и его амбиции».
Братья обнялись, и Степан спустился вниз, к перевозу на северный берег реки.
Он убедился в том, что адрес верен и позвонил. Домик был маленький — словно кукольный, с изящным балконом, и служанка, открывшая ему дверь, была чистой и ухоженной.
— Я позову мадемуазель, — сказала она, присев.
В Париже он еще никого не брал, — этот дом ему порекомендовал надежный человек, добавив: «Если тебя не смущает то, что она стоит примерно как хороший новый баркас».
Его не смущало. Деньги его вообще никогда не тревожили — семья была обеспечена на поколения вперед, кое-что лежало в разных тайных местах, и золото, — он почувствовал в пальцах тяжесть кошелька, — можно было тратить так, как он хотел.
Он опустился в дорогое бархатное кресло и подумал, что надо будет по возвращении в Лондон пожертвовать на новое издание сборника проповедей — все больше и больше людей уходили из церкви к ним, и хорошо было бы, если бы они смогли не только слушать слово Божье, но и читать его.
— Месье, — раздался совсем рядом нежный голосок. Он поднял голову и улыбнулся — его приятель, несомненно, знал, что ему надо. Она была совсем худой, молоденькой, — не старше двадцати, и, если бы он встал, она бы даже не достала головой — белокурой, с чудно уложенными косами, — до его плеча.
На платье, — сером, в цвет глаз, была волна кружев, призванная прикрыть то, что груди-то в скромном декольте, — если вглядеться, — и не было. Так, что-то детское. Это было хорошо, очень хорошо.
— Мадемуазель, — он поднялся, и девушка чуть отступила, — уж слишком он был высоким и широкоплечим. Рядом с ним она и вправду казалась ребенком.
От него пахло солью и немного — пряностями, будто в комнату вместе с ним зашло бескрайнее море и кружащий голову аромат корабельных трюмов.
У нее было достойное вино — он всегда любил Париж как раз за то, что здесь можно было со вкусом выпить. Хотя на улице и был теплый сентябрь, камин все равно горел, и он, потянувшись, отставив бокал, сказал: «А вам не жарко, мадемуазель?»
— Можно просто Жаннет, — сказала она, не поднимая золотистых, длинных ресниц.
— Жаннет, — хмыкнул он, и похлопал по ручке своего кресла. «Ну, иди сюда, моя прелесть».
Она тут же пристроилась рядом, и он вдруг подумал, что именно за это и ценит шлюх — они всегда понимали его с полуслова.
— А что, Жаннет, — спросил он, чуть гладя ее по острому, еще девчачьему колену, — ты ведь послушная девочка?».
— Очень, месье, — ответила она, зарумянившись, скосив глаза на его большую руку, что медленно поднимала наверх тонкий, пышный шелк ее юбок.
— Это хорошо, — сказал он, почувствовав под пальцами влагу и, лениво улыбнувшись, провел этими пальцами по ее губам. Она поцеловала их — один за другим, и, так же, не поднимая глаз, сказала: «Все, что хочет месье».
Он взял ее за подбородок и приник к ее губам — долго и глубоко.
— Месье хочет многого, но начнет с простых вещей, — он властно толкнул ее вниз, на колени, перед креслом, и закрыл глаза.
Когда он ушел, она протянула руку и сгребла с простыни деньги — напоследок он осыпал ее монетами, всю, с головы до ног, и взял, — она уже потеряла счет тому, в какой раз, — прямо так — среди тусклого сияния золота.
Она, расширив ноздри, вдохнула запах, стоявший в опочивальне. Пахло солью и потом, металлом, кровью и еще — чем-то теплым, кружащим голову. Поднявшись с постели, перешагнув через разорванный шелк платья, девушка распахнула ставни, впустив в комнату свежий, сладкий воздух осени.