"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Он провел губами по ее лбу — там, где начинались теплые, мягкие волосы, и нежно ответил:
«Что было — то было, Констанца. Я тоже, — он усмехнулся, — не мальчиком к тебе пришел».
Девушка потерлась щекой о его плечо и шепнула: «Останься ненадолго, хорошо?».
— Я останусь, — сказал Джордано, ощущая ее тело — раскаленное, пылающее под его рукой.
«Останусь», — пообещал он.
Это было лучше, чем все, что она знала. Девушка вдруг подумала, что, наверное, вот так и Ева отдавалась в саду эдемском — без оглядки, без стыда, не притворяясь, и ничего не смущаясь. Джордано вдруг остановился на мгновение, и медленно, прижав ее к себе всю, сказал: «Какое счастье брать тебя, Констанца. Какое же это счастье».
Она откинула назад золотоволосую голову, и, обняв его так, что уже не было понятно, — где он, а где — она, ответила: «Нет, счастье — это давать тебе все, что ты хочешь».
— Я еще и не начал хотеть, — сдерживаясь, сказал Джордано. «Но сейчас начну, Констанца».
Потом она уткнулась лицом в подушку, и застучала маленьким, нежным кулаком по кровати.
«Что, еще?», — спросил ее Бруно сверху. «Я ведь и по-другому умею, хочешь?» — шепнул он.
— Очень, — глухо сказала Констанца, и оперлась на локти, выгнув спину, рассыпав вокруг волосы. «Я люблю тебя», — вдруг добавила она. «Так не бывает, я знаю — но я все равно люблю».
Бруно обнял ее, прижавшись щекой к ее мягкой, теплой коже. Потом она уже ничего не говорила — только рыдала, кусая себе пальцы, и просила: «Еще!».
— А ты меня не любишь, — она лежала, пристроив голову у него на плече. Он накрыл ее маленькую грудь ладонями и долго молчал.
— Ну и ладно, — Констанца, пряча слезы, оперлась на локоть. «Все равно лучше тебя нет никого, и не будет».
— Мне нельзя любить, — хмуро сказал Джордано. «Чтобы любить — надо быть рядом, а я — сегодня здесь, а завтра — там. Я ведь бывший монах, а сейчас — бродяга и еретик, Констанца. Я так тут, в Риме, головой рискую».
— Зачем? — в огне свечи ее голубые глаза казались совсем прозрачными, как вода.
— Затем, что надо, — неохотно ответил Бруно, и, погладив ее по голове, попросил: «Давай просто полежим тихо, ладно? Иди ко мне, вот так».
Он закрыл глаза, слушая легкое дыхание девушки, ощущая ее запах — как будто весенний, свежий ветер с моря, и, устроив ее на боку, прижал к себе.
— Расскажи мне про небо, — вдруг попросила Констанца. «Хоть немного».
Джордано улыбнулся и, так и не открывая глаз, стал говорить.
Она слушала, боясь даже пошевелиться, и, едва касаясь губами, целовала его руку — с так и въевшейся темной краской, с пятнами чернил на пальцах.
Уже когда почти совсем рассвело, Бруно бережно повернул к себе ее усталое, милое лицо.
«Мне пора», — сказал он, целуя ее. «Пора, Констанца».
Она только кивнула головой, и, свернувшись в клубочек, сказала: «Я не буду смотреть, как ты уходишь. Иначе у меня разорвется сердце, Джордано. Прощай».
Констанца открыла глаза, только услышав мягкий звук двери снизу. Она сразу же подбежала к окну, но на узкой, окутанной зимним туманом улице, уже никого не было.
Не помня себя, девушка добралась до постели, и, встав на колени, уронила голову на простыни, вдыхая его запах.
— Отлично, — Джон вгляделся в бумагу. «Ты просто молодец, Фагот — не отличить от оригинала».
— Давай оттиски — протянул руку Джордано.
Он нагрел воск и осторожно приложил печати к приказу. «Переводим, значит, заключенного в Милан», — хмыкнул он. «Его светлость губернатор Алессандро Фарнезе возвращается из Нижних Земель и хочет говорить с ним лично, так сказать».
— Очень надеюсь, что мы еще успеем, — Джон распахнул ставни и вгляделся в улицу. «А, вон и Франческо с лошадьми. Та, что плохая — твоя», — усмехнулся он, поворачиваясь к Фаготу.
«Монахи на хороших конях не ездят. Франческо везет тебе рясу доминиканца, все же тебе этот орден ближе, чем все остальные».
— Да уж, — Бруно улыбнулся, но вдруг помрачнел: «А почему мы можем не успеть? Его ведь не казнят?».
— Не казнят, — Джон посмотрел куда-то в угол и вздохнул. «Знаешь, дорогой мой гений, иногда бывает лучше, чтобы казнили».
— Ты что имеешь в виду? — непослушными губами спросил его Джордано.
— Разное, — коротко ответил Джон и прислушался: «Собирайся. Франческо уже во дворе».
— Синьор Корвино, — тихо, присев на корточки, сказал следователь, — ну ведь для всех будет лучше, если вы признаетесь, что отравили Хуана Австрийского. И губернатор Фарнезе нам то, же самое скажет, не сомневайтесь. Отравили, получив за это звонкое английское золото, да?
— Это была лагерная лихорадка, — прошептал Петя. «От нее той осенью сотни человек умерло, все знают».
— И врача, как на грех, под рукой не оказалось, — следователь задумчиво склонил голову. «Во всем Генте, для великого полководца — не нашлось даже самого захудалого лекаря. Или вы плохо искали, синьор Корвино? Дайте клещи, — злобно сказал мужчина, поднимаясь. «Хватит уже с ним возиться. И соленую воду приготовьте, она мне сейчас понадобится».
— Ну все, — сказал Франческо, оглядывая Джона. «Вот теперь вы похожи на человека, патрон.
В Милане отлично одеваются — вы уж простите, но вашим английским портным с итальянскими мастерами не тягаться. И оставьте здесь свою шпагу, я постерегу. Я вам принес настоящее произведение оружейного искусства».
Джон повертел в руках тяжелый клинок с золоченым эфесом и сделал несколько выпадов.
«Ну ладно, — сказал он хмуро, — будем надеяться, что ее не придется вынимать из ножен. Ты вот что — если мы до вечера не вернемся, прибери тут все, и сообщи, куда надо. Ну, ты знаешь».
Франческо кивнул.
— А что, мы можем не вернуться? — осторожно спросил Джордано, когда они уже выезжали из Трастевере.
Джон не ответил, глядя на темную громаду замка Святого Ангела, что возвышалась на той стороне реки.