"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Ягоды тако же, — сердито проговорила Федосья, показывая на туески, — как собрала, в воде держала, а потом уж и заморозила, как холодно стало.
— Волк-то твой лук свой оставил? — спросил Тайбохтой, уже выходя на двор.
— Конечно, — Федосья вдруг приостановилась и робко сказала: «Батюшка, вы уж простите, что благословения вашего не попросила тем летом, как замуж выходила».
— Да ладно, — отец чуть шлепнул ее. «Я тут поговорил с людьми, хвалят мужа твоего, смелый, говорят, и что обещает — то и делает. Правду мне сказали, что он до южных гор ходил?»
— Да, — девушка рассмеялась, — зверя там убил, невиданного, ирбиз называется. Как кошка, только большой очень зверь, серый, в темных пятнах.
— Видал я того зверя, — коротко ответил Тайбохтой, — осторожный он, так просто к нему не подберешься. Молодец твой муж.
— Вы там были, батюшка? Ну, на юге, — ахнула Федосья.
— Я много где был, — ворчливо ответил отец и подтолкнул ее: «Давай, еды-то нам возьми, до следующей луны уходим, надолго».
— Батюшка, — спросила Федосья, когда они уже выходили со двора, нагруженные мешками, — а почему вы у меня не живете? Ну, в избе.
— В чуме лучше, — рассмеялся Тайбохтой и постучал в ставню Василисы: «Давай, попрощаемся, я и сына ее посмотрю заодно».
Темные, длинные ресницы девушки задрожали, и она чуть слышно сказала: «Ну вот, теперь я одна тут с Никиткой останусь».
— Мы ненадолго, — уверила ее Федосья. «Мужья-то наши вона — только к Пасхе вернутся, а есть что-то надо. Тебе ж батюшка разрешение на мясо дал, как ты кормишь — вот ради тебя и охотимся. И, пока меня нет, ежели надо тебе чего-то — ко мне заглядывай, не стесняйся, изба не закрыта».
— Покажи сына-то, Васхэ, — ласково попросил Тайбохтой.
Василиса улыбнулась, и, подведя их к колыбели, ласково прошептала: «Спит мой медвежонок-то».
— Никитой по ихнему, — спросил вождь, — а по нашему как?
— Меми, — рассмеялась Васхэ. «Деда моего так звали».
— Да, помню я его, он уж старый был, как я в возраст вошел, — сказал Тайбохтой. «Ну, что, правильно назвала — как есть медведь, большой у тебя сынок, крепкий. Пусть хорошим охотником станет, как прадед его, как дед. Да и как отец тоже, — вождь улыбнулся и чуть погладил мальчика по русым, мягким волосам.
Василиса обняла Федосью и всхлипнула: «Ну, вы осторожней там».
— Да бояться некого, — рассмеялся Тайбохтой, — медведи спят, а волков вы распугали всех. Да и не будем мы на одном месте сидеть, кочевать будем».
Федосья перекрестила подругу и шепнула: «А ты не волнуйся, сие для молока плохо, спи да корми».
Василиса посмотрела на закрывшуюся за ними дверь, и, сев у колыбели, чуть покачивая ее, запела колыбельную — тихую, протяжную.
— А кто сие есть? — нахмурился Яков Чулков, стоя на вышке, смотря на то, как медленно открываются ворота перед двумя людьми в малицах.
— Федосья Петровна наша, с батюшкой ее, князем Тайбохтоем. Охотиться идут, — объяснил дружинник.
— Как же он в крепостцу зашел, остяк этот? — зловеще спросил Чулков.
— Так ваша милость, его милость князь, — охранник кивнул вниз, — с Ермаком Тимофеевичем самим договор о вечной дружбе заключил. Это ж он, Тайбохтой, под нашу руку остяков здешних привел.
Чулков помолчал и вдруг усмехнулся. «Ну, как вернутся, тако же их впустите, — велел он, и спускаясь вниз, добавил себе под нос: «А вот выпускать — это мы еще посмотрим».
Уже по дороге к воеводской избе, Чулков заметил девушку, что держа в руках удилище, спешила вниз. Ребенок спокойно спал в перевязи из оленьей кожи, что была перекинута через ее плечо.
«Да, жена кузнеца этого, — вспомнил Яков Иванович. «Как ее там, Василиса, что ли?».
— Эй, красавица, — окликнул ее юноша, не поздно рыбачить собралась? Солнце уж на закате.
Девушка зарделась, и, опустив глаза, сказала: «Я же с дитем-то, ваша милость, как он заснул, так иду, другого времени нет».
— Ну, торопись, — шутливо посоветовал Чулков, — а то скоро Пост Великий, рыбы много надо.
Девушка, пробираясь по узкой, протоптанной через сугробы, тропинке, отправилась вниз.
Чулков, оглянувшись на нее, выпятив губу, подумал: «Хорошенькая. Маленькая только, словно ребенок, но вроде все при ней. И робкая, эта с ножом не будет разгуливать, как та сучка. Ну, ничего, с той я еще расквитаюсь, дайте время. А эту надо попробовать — благо, и муж ее в отъезде, все одно к одному».
Он улыбнулся, и, чуть насвистывая, вошел на двор воеводской избы.
— Ну вот, — вздохнул Данило Иванович, усаживая Аграфену на покрытую шкурами лавку, — и схоронили Василия Лукича, вечная память ему. Не думал я, Аграфена Ивановна, что так быстро-то могилы рыть придется.
В палатах было тепло, мерно гудел огонь в печи, и воевода, устроившись напротив вдовы, подумал: «А и, правда, красавица. Ну, глаза узкие, конечно, тем более вона — зареванная вся. Ну, это ничего, — он едва не улыбнулся, — это я ее быстро утешу. А так — приодень ее, и в терем такую не стыдно посадить.
Не то что Марья моя, молодая баба еще, двадцати пяти не было, а разнесло всю, аки квашню, ходит, с бока на бок переваливается. Эта-то вон — словно птичка, хрупкая. Ну, сейчас я водочки вдове налью, да и поговорим с ней по душам».
— Вы, может, выпить чего хотите, Аграфена Ивановна? — ласково спросил воевода. «Водочки немножко, холодно же там, на дворе, намерзлись вся, небось, как над могилкой-то стояли?».
— Я и не пробовала никогда, — едва слышно прошептала девушка, опустив красивую, укрытую туго замотанным платком, голову. «Можно разве?».