"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Смелая ты, — вздохнув, проговорила Василиса. «Я б не смогла так, умерла бы прямо там, от стыда».
— От сего из баб не помирал никто еще, — жестко ответила Федосья, — встанешь, помоешься и дальше идешь. Сие бабе не позор, коли ее силой берут, али вынуждают, позор — это ежели ты под мужика не по любви ложишься, а ради золота, али почестей».
— Бывают разве бабы такие? — удивилась Василиса.
— Разные люди-то на свете есть, — кисло ответила Федосья. «Вона, сходи к избе воеводской, посмотри, как там некоторые задом перед москвичами крутят, так и поймешь».
Никитка проснулся, и жадно открывая рот, заплакал.
— Вот сейчас матушка грудь даст, — Федосья нежно вынула крестника из колыбели. «А то ты у нас большой парень, тебе молока много надо».
Василиса, покачивая сына, вдруг, на мгновение, прижалась щекой к руке подруги. «Хорошо, что мы с тобой спознались-то, — вздохнула она, — ты мне как сестра теперь».
— Да и ты мне тоже, — Федосья наклонилась и шепнула Василисе: «И счастливая же ты, подруженька»
— Так ты тоже, — удивленно сказала девушка.
— А буду еще более, — загадочно ответила Федосья.
Данило Иванович вышел из ворот Тобольского острога, и поежился — свистела пурга, небо было серым, мрачным, и странным казалось, что еще несколько дней назад вовсю светило солнце.
«Надо же, как погода поменялась-то, — подумал воевода, — вона, за две сажени уж и не видно ничего. Ну ладно, гонец-то из местных будет, дорогу знает, не собьется».
Он оглянулся — возводимые из толстых бревен стены крепостцы были пусты, дружина вечеряла.
«Туда он пошел, точно, — поглядел воевода на лед Тобола. «Говорил же с утра, мол, тут, под холмом, рыбы нет уже. Распугали мы ее, надо дальше, где прорубь делать».
Чулков спустился, скользя, по склону. Через несколько мгновений его высокая, в богатой шубе фигура, уже скрылась в злых, мглистых вихрях снега.
Василий посмотрел на гору рыбы, что валялась рядом с краем проруби, и вздохнув, подумал: «Была б тут Груня, она бы все уложила на нарты, — и оглянуться бы не успели, — а я еще Бог знает, сколько провожусь. И потом еще в крепостцу их тащить. Ну, посижу еще немножко, клюет-то хорошо, — он обернулся к заброшенному удилищу и тут же, почувствовав сильный толчок в спину, нелепо взмахнув руками, полетел в обжигающе холодную воду.
Дыхание сразу перехватило, и Василий, замолотив руками и ногами, вспомнив, как летом Волк учил их на Туре, попытался добраться до края льда.
«Ухвачусь, вылезу, и добегу до ворот-то, — подумал он. «Там печка, водкой разотрут, все хорошо будет».
Толстый стеганый армяк пропитался водой и тянул его вниз, в бесконечную, черную пропасть.
Вася, было, уцепился онемевшими пальцами за край проруби, как почувствовал еще более сильную боль — сафьяновый сапог на меху стоял прямо на его руке. Юноша еще успел увидеть, в пурге, красивое, усмехающееся лицо воеводы. Чулков оттолкнул юношу на самую середину воды, и подумал: «Пущай кричит. Тут так ветер завывает, что ничего не слышно».
Он подождал, пока посиневшие губы не прекратят хватать воздух. Когда тело чуть закачалось на воде, Чулков повернулся и пошел прочь. Его следы тут же заметал снег, и вскоре лед стал таким же, как и был — свежим, бесконечным, пустым.
Труп медленно вертелся, повинуясь движению ветра, и вскоре широко открытые, мертвые глаза подернулись коркой льда.
— И что же, не спасти его никак было? — Чулков озабоченно посмотрел на синее, застывшее тело утопленника, что лежало на половицах в пустом амбаре, и вздохнул: «Ну, вечная память рабу божьему Василию».
— Да как же, спасти, — ответил кто-то из дружинников. «Уж как спохватились, что он не вернулся, почти полночь была».
— Ну, так вот, — воевода распрямился, — отныне никто один на охоту, али рыбалку не ходит — только вместе с товарищем, чтобы такого не было более.
— Батюшку ж, наверное, привезти надо, — спросили у Чулкова. «Ну, из Тюмени».
— У батюшки и так дел много, не след его с места-то страгивать, сами похороним, — распорядился воевода. «А вдову его привезите, как это — мужа в последний путь не проводить. И того кузнеца, как его…
— Григория Никитича, — спокойно сказал Волк, рассматривая руки умершего.
— Да, именно. Его тоже, нам кузницу уже надо ставить. Ну, за работу, — подогнал Данило Иванович дружину, — как вдова приедет, так похоронами и займемся.
— Выбраться он хотел, вон, следы на пальцах, — указал Волк. «Умел бы плавать — не потонул бы».
— Да, — ответил Данило Иванович, и, взглянув в голубые, внимательные глаза Михайлы, перекрестившись — вышел из амбара.
— Даже и блинов не сделаешь, — вздохнула Федосья, вытаскивая кочергой из печи противень с пирогами. «Эти еще кое-как удаются, а для блинов масло нужно, где ж его без коров взять?
А что за Масленица без блинов-то?
— Икры, зато вдосталь — заметила Аграфена, потянувшись ложкой к горшку.
— Да икры у нас тут — хоша всю крепостцу засыпь, — Федосья стала оделять подружек пирогами с рыбой. «Нет, нет, надо, чтобы коровок нам пригнали, а то вон — она кивнула на Никитку, — вырастет он, и даже молочка не похлебает.
— Оленьего молока можно, — заметила Василиса, надкусывая пирог. «Что ты туда кладешь, что они у тебя вкусные такие? — удивилась девушка.
— А я, как летом медвежий лук собрала, — объяснила Федосья, — так заквасила его. Холода начались, он у меня в амбаре и стоит, цельный бочонок. Если с обозом еще, каких семян привезли, уже и огороды по весне можно закладывать.
— А что сие — огород? — спросила Аграфена.
— Ну, там капусту сажают, лук, чеснок — Федосья стала загибать пальцы, — огурцы тако же.
Огурцы солить можно, капусту — квасить. А то вон сейчас — Пост Великий, опять на одном хлебе сидеть будем».
— У нас, кроме ягод и лука медвежьего и не растет ничего, — грустно сказала Аграфена. «Я вон хлеб попробовала, только повенчалась когда».
— Завтра уж в церковь пойду, — улыбнулась вдруг Василиса. «Прошел у Никитки животик-то, теперь гулять можно, на Туру, а, может, и батюшка с матушкой приедут, а то, как после родов его видели, так с тех пор и не навещали нас, кочуют. Ну, Пасха уж скоро, встретимся».