"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Ну, так давай еще раз покажу, — девушка почувствовала в полутьме его улыбку, и сама рассмеялась: «До утра-то придется показывать».
Гриша, устраивая ее удобнее, заметил: «И днем тако же, мне атаман заради венчания разрешил в кузницу-то завтра не приходить. Но, Василиса Николаевна, ты уж меня покорми, с утра-то, а, то у тебя тут, — он коротко показал, — где, и девушка застонала, — вкусно, но одним этим сыт не будешь».
Василиса, едва слышно рыдая, раскачиваясь, посмотрела на потолок избы. «Выдержит», — подумала она, вставая, забираясь на лавку, осторожно снимая с очепа колыбель. Никитка даже не проснулся.
— Он сытый, — подумала девушка, глядя на темные, загнутые реснички. «Долго проспит.
Дверь открытой оставлю, как заплачет, услышит кто-нибудь. Господи, что же я делаю, сие грех смертный.
Лучше уж уйти с Никиткой в лес, замерзнуть там вместе. А он чем виноват? Кто покормит-то его? Хотя нет, кто рядом с крепостцей из наших остяков, живет — там младенцы есть. Ну, слава Богу, — она положила сыночка на пол, и единое мгновение смотрела на его лицо — пристально.
— Медвежонок мой, — пробормотала Василиса, и, нежно устроив Никитку под лавкой, выглянула в сени. Приоткрыв дверь во двор, девушка медленно взяла с полки, что устроил Гриша, моток веревки, и, вернувшись в горницу, придвинула стол поближе к крюку, что торчал из потолка.
— С лавки-то не дотянусь, — коротко подумала она, устраивая петлю. Девушка забралась на стол, и, встав на цыпочки, привязала веревку на крюк. «Я легкая, — холодно вспомнила Василиса, и накинула петлю на шею.
— Ты вот что, — распорядился отец, разгружая нарты у ворот крепостцы, — возьми сразу птицы какой, и к Васхэ иди, а то в твой лабаз все не уместится. А я остальное отнесу.
— А нарты как же? — озабоченно спросила Федосья, набирая в руки рябчиков.
Тайбохтой рассмеялся. «Вашим людям они не нужны, а наши чужие нарты не возьмут, это как у вас коня украсть — хуже греха нет».
— Как поохотились, Федосья Петровна? — крикнули ей с вышки.
— С Божьей помощью, до Троицы мяса хватит, — ответила она, стараясь удержать тяжелые, скользкие тушки.
Дружинник подождал, пока Тайбохтой с дочерью войдет в крепостцу, и шепнул товарищу:
«Беги до Якова Ивановича, скажи — тут они».
Федосья толкнула дверь горницы и, подняв голову, увидела прямо перед собой темные, измученные глаза подруги.
Рябчики с грохотом полетели на пол, Никитка, проснувшись от шума, обиженно заплакал, и Федосья сухо сказала: «У тебя дите заливается, не слышишь, что ли? А ну грудь ему дай немедля!».
Василиса медленно сняла петлю и сонно, не глядя на подругу, проговорила: «Сейчас покормлю, и потом все сделаю».
— Сделаешь, сделаешь, — уверила ее Федосья, и, когда девушка оказалась на полу, отвесила ей хлесткую пощечину.
— Ой! — вскрикнула Василиса, держась за щеку. «Ты что меня бьешь?».
— Да я б тебя убила, будь моя воля, — сочно сказала Федосья, поднимая орущего Никитку, и расстегивая на Василисе сарафан.
Та подняла глаза, и, увидев крюк с раскачивающейся на нем петлей, побледнела. «Что это?», — спросила Василиса, указывая на потолок. «Откуда оно здесь?».
Федосья погладила шумно сосущего мальчика по русым локонам, и, вздохнув, ответила:
«Сие ты сама сотворила, подружка. А теперь корми, и все мне рассказывай, ничего не таи в себе».
Тайбохтой развесил птицу по стенам лабаза, и, отступив на шаг, усмехнулся: «Ну, теперь не проголодаются».
Он заглянул в бочку с квашеной рыбой, и, поведя носом, сказал сам себе: «Надо Ланки напомнить, чтобы до весны ее съели, иначе дух пустит. Так, — он оглянулся, — юкола есть у них, соль тоже, жира медвежьего вдосталь, могу ехать спокойно».
— Ваша милость, — раздался сзади робкий, юношеский голос. «Ваша милость..
— Что такое? — нахмурился Тайбохтой, оглядывая с ног до головы мнущихся на дворе дружинников.
— Его милость наместник воеводы сибирского с вами поговорить желает, к себе на чарку просит, — проговорил юноша. «В избу воеводскую».
— Ермака Тимофеевича избу то есть, — иронически улыбаясь, поправил его Тайбохтой. «Ну что ж, пойдем, поговорим с его милостью наместником, посмотрим, что ему надо-то».
Он легко подхватил лук со стрелами и вышел, хлопнув калиткой.
— И не холодно ему, — пробормотал один из дружинников, глядя, на обнаженные до плеч, сильные, смуглые, разукрашенные татуировками, руки мужчины, что шел впереди них.
— Говорят, он белку в глаз бьет, и птицу в полете за версту снимает, — прошептал второй.
— Правильно говорят, — не оборачиваясь, заметил Тайбохтой.
Федосья прижала к своему плечу голову Василисы и сказала: «Ну не дура ли? Как есть дура — дитя свое бросать вздумала. А если б я не пришла вовремя? Ну что тебе в голову взбрело-то?»
— Да как жить-то мне теперь? — Василиса вытерла лицо подолом сарафана и тут же опять расплакалась. «Ежели он Грише расскажет, тот меня сразу на улицу выгонит. И Никитку не отдаст. Что мне делать-то после этого. А он сказал, — если не буду, ну…, - девушка покраснела, — то муж мой все узнает».
— Ах, подруженька, — Федосья ласково покачала девушку, — ужель ты думаешь, что Гриша хоть слово одно дурное тебе скажет? Он же любит тебя, и Никитку больше жизни — как он на вас смотрит-то, так любая баба твоему счастью позавидует.
— Да Гриша теперь и не коснется меня, — Василиса опустила лицо в ладони, — я ж теперь на всю жизнь запачканная. Уйти бы, так без Никитки я не могу.
— Уйти тебе надо, конечно, — задумчиво проговорила старшая девушка, — сбирайся-ка милая.
Ну, так, чтобы налегке ты была, но все нужное с собой возьми. А что пачканная ты, или еще какая — сие ерунда. Григорий Никитич твой мужик умный, это для него неважно будет.
— Он, — Василиса горько мотнула головой в сторону улицы, — сказал, что я, — девушка покраснела, и закончила, шепотом, — блядь теперь, а не жена честная».