"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Тело Битяговского раздели, и, насадив на кол, стали сдирать с него кожу. Марья Федоровна безучастно посмотрела на головы Волохова и Качалова, которыми смеясь, перекидывалась толпа, и, прижав к себе тело Митеньки, ушла в палаты.
Матвей услышал тяжелый звон колокола и опустил голову в руки.
— Что, праздник сегодня какой-то? — нахмурился адмирал, и опустил кинжал, которым он выламывал решетку.
«А ну все быстро на площадь! — раздался крик снаружи. «И набат этот заткните, а то они уже пятого сейчас на куски рвут! Надо будет стрелять —
— Не праздник, — ответил Вельяминов. «Опоздали мы, Виллем». Он лег на солому, и, закрыв глаза, замолчал.
— Один раз я его видел, — безразлично подумал Матвей. «Тогда, летом, как в церковь они шли.
Ему еще пяти не было, он же в ноябре родился. Марья его за руку держала — он высокий был, в нее, и волосы ее — темные. А глаза мои. Митька, Господи, Митька мой, ну что же я наделал…, - он сжал кулаки и вдруг почувствовал на плече руку адмирала.
— Рассказывай, — потребовал тот. «Все и до конца».
— Это государственная тайна, — устало ответил Вельяминов.
— Я забыл больше государственных тайн, чем ты когда-нибудь знал, Матиас, — вздохнул мужчина. «Ты думаешь, я что — всю жизнь с Востока пряности возил?».
Матвей сел, уронив голову в колени, и стал говорить.
— Да, — наконец, сказал Виллем. «Ну, вот что, твоей сестрой и племянниками я сам займусь, а ты, дорогой мой, бери свою жену и отправляйся отсюда подальше. И быстрее».
Матвей почувствовал, что краснеет. «Я не могу, — наконец, проговорил, он. «Я слышал, как они, — Вельяминов кивнул в сторону выхода из камеры, — говорили…»
— Наплевать, что ты слышал, — взорвался адмирал. «Тебе шестой десяток идет, не будь дураком. Она тебя похоронила уже, сам понимаешь. Так что ж ей — не жить теперь?».
— Но не с этим же…, - Матвей вдруг скривился, как от боли.
— Это нам просто, — жестко сказал адмирал, — а ты подумай, каково ей было тут одной, без защиты, с ребенком на руках. Марта — она ведь тоже о детях своих должна была думать.
Матвей посмотрел в карие глаза адмирала и спросил: «Ты мне никогда не говорил — как вы с Мартой познакомились-то?»
— Она в меня из пистолета целилась, — нежно улыбнулся Виллем.
— Похоже на мою сестру, — пробормотал Матвей. «И зачем ты, упрямый баран, вбил себе в голову, что она тебя не любит?».
— Она мне сама об этом сказала, — пожал плечами Виллем. «Тогда еще, в Дельфте, когда я ее с детьми к покойному штатгальтеру привез».
— Зная Марту, — хмыкнул Матвей, — она, наверняка, сделала это из соображений высшей государственной надобности, поверь мне».
Адмирал тяжело задумался, и, наконец, сказал: «Ну, тогда я тем более должен ее увидеть».
Он помолчал и добавил: «Матиас, может быть, твой сын… может быть, он жив еще».
— Нет, — Матвей почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы и отвернулся. «Я же отец его, Виллем, я это сразу понял. Будто было у меня сердце — и вот, — нет его».
— Сегодня ночью тут вокруг все солдатами будет кишеть, — помедлив, проговорил адмирал.
«Что с ними сделают сейчас?».
— Возок тот помнишь? — спросил Матвей.
Виллем кивнул.
— Так вот, уверен я, — Вельяминов все смотрел на покрытую плесенью каменную стену, — то из Москвы сюда ехали. Мне ведь теперь, Виллем, надо сына его убить.
— Чьего сына? — не понял адмирал.
— Годунова, — тихо ответил Матвей. «А их, — он дернул углом рта, — мать сына моего в монахини постригут, а Марту…, Марту и казнить могут, если в смерти царевича обвинят. А так оно и будет, Виллем».
— Ну что ж, — адмирал вскинул голову и посмотрел на решетку. «Значит, ночью, будем выбираться отсюда».
Засов на двери лязгнул и стоящий на пороге начальник караула сказал: «Недосуг с вами разбираться, у нас тут бунт в городе, покамест в подвале посидите, а той неделей головы вам отрубят, как всем рубить будут».
— Да за что, ваша милость, — ахнул Матвей. «Мы ж иноки смиренные, зла никому не чиним».
— А ну рот свой заткни, — стрелец перетянул его плетью по спине и велел: «Все, в каменный мешок их, вниз, гонец уже на Москву поскакал, пока сюда не явились, надо порядок навести, а то и наши головы полетят».
— Быстро вы, Борис Федорович, — Марфа посмотрела на главу Регентского Совета. Окна в палатах были раскрыты, и со двора слышались голоса убирающих площадь холопов.
— Да, мы с князем Василием Ивановичем, — Годунов кивнул на сидящего в углу Шуйского, — как раз в пути были, гонец нас за два десятка верст от города застал.
— А, — коротко отозвалась Марфа. Шуйский вскинул сухое, хмурое лицо и сказал, положив руку на бумаги: «Вот, мамка сия, Волохова Василиса, показывает, что царевич падучей страдал, в оной забился и гвоздь себе в горло сам и воткнул».
Марфа молчала, вспоминая караул стрельцов у ее палат. Дети сидели тихо, Петенька с того дня все больше спал, вздрагивая и что-то бормоча, а когда поднимался — то сидел, забившись в угол, сцепив детские, тонкие пальчики, иногда стирая со щек слезы. Марфа смотрела на сына и вспоминала его отца — шестилетнего, просыпавшегося посреди ночи со стонами, ищущего родителей.
Лиза отвела ее в сторону и сказала: «Матушка, вы не бойтесь, я присмотрю за всеми, делайте, что надобно вам».
Тело царевича лежало в маленьком, наскоро сколоченном гробу, рана на горле была прикрыта бархатным воротником кафтанчика. Марфа сама уложила иссеченные кинжалом ладошки на груди, обвила чело мальчика вышитой на бархате золотом молитвой, и вложила ему в руки свечу.
Когда Вельяминова наклонилась над Марьей Федоровной, распростершейся на каменном полу церкви, и попыталась что-то сказать, женщина оттолкнула ее руку. Боярыня увидела запухшие, безумные глаза, окровавленный, искусанный рот, и тихо отошла. Город был оцеплен стрельцами, — даже на паперти церкви стоял целый отряд.