"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Да, сыночек. Так бывает. Видишь, а твоя бабушка, миссис Марта, выкормила меня своей грудью, вместе с тетей Мэри, воспитывала, учила, замуж выдала, так что, — она привлекла к себе сына, — она тоже моя мама. А вот мой отчим, — женщина нежно погладила соседний камень, — отец дяди Питера. Он был добрый человек, очень добрый, и нас всех, детей, любил одинаково.
Александр посмотрел на цветы, и вдруг сказал: «Мама, я, когда вырасту, вернусь в Порт-Рояль, и привезу тело папы. Там же, в Оксфордшире, у нас тоже семейное кладбище есть, да?»
— Конечно, — ответила Полли, поднимаясь, погладив белый крест, под которым лежала Тео.
«Там дедушка твой, граф Филип, и бабушка, леди Кэтрин, и старший брат папы, граф Александр, тебя в честь него назвали. Съездишь, и заберешь, конечно, пусть папа там лежит, вместе со всеми, как положено».
Александр вскинул голову, и, посмотрев на высокое, голубое небо, вздохнув запах нагретых солнцем полей, сказал: «Мне так нравится в Англии, мамочка, так нравится».
Полли посмотрела на открытую дверь церкви и тихо проговорила: «Ты подожди меня тут, сыночек, я помолюсь, и пойдем в усадьбу».
Сын кивнул и она, не оборачиваясь, зашла в прохладный, беленый зал. Над алтарем висело распятие темного дерева, и Полли, сжав руки, опустив укрытую чепцом голову, еле слышно сказала:
— Фрэнсис, милый, если ты слышишь меня — прости, пожалуйста. Прости меня. И, Господи, упокой душу доченьки моей. Ведь была же у нее душа, Господи, я знаю. Пусть она тоже меня простит. И дай приют Николасу и Майклу, братьям моим, — она, не глядя, опустилась на ближайшую скамью, и застыла, шепча что-то, не стирая слез с лица.
— Пики козыри, — Марфа раздала карты, и, взглянув в свои, — невинно улыбнулась.
— Пас, — сказал Джованни, едва глянув на лицо своей соседки.
— А я рискну, — пробормотал Уильям.
— Давай, — отозвался адмирал, что, сидя в большом кресле у окна, читал брошюру де Гроота.
«Тебе еще жалованья не выдали, а ты его уже проигрываешь».
Мияко, склонившаяся над вышиванием, улыбнулась, и, посмотрев на Хосе и Мирьям, что, сидя у камина, играли с детьми, строя из деревянных кубиков какой-то город, сказала: «А вы бы, дорогие мои, складывали игрушки, скоро и спать пора».
Тео поднялась, и, подойдя к бабушке, уткнувшись в подол ее шелкового платья, зевнув, проговорила: «Не хочу спать!»
— Оно и видно, — рассмеялась Марфа и посадила девочку на колени. Уильям выложил свои карты, и мать, усмехнувшись, бросив сверху свои, потрепала внучку по белокурой голове.
Тео посмотрела на стол и звонко сказала: «Вырасту — буду так играть, как ты, бабушка!»
— А как же, — согласилась Марфа. «Твой дедушка Майкл тоже отменный картежник, на весь Париж знаменит».
— Не расстраивайся, — примирительно сказал Джованни юноше, — твоя мама, во время оно, Франческо Медичи, великого герцога Тосканского, в баккара обыгрывала, так что мы с тобой тут так — он рассмеялся, — ученики.
Мать поднялась и поцеловала бронзовые кудри. «Все равно, — тихо сказала Марфа сыну на ухо, — вот вернешься следующим летом, — и опять за карты засядем, у тебя отлично получается. Отец говорил с тобой, ну, сам знаешь, о чем?»
Уильям чуть покраснел и кивнул. «Ну и хорошо, — Марфа обняла сына сзади.
— А что вам привезти, матушка? — Уильям поцеловал ее маленькую, сильную руку.
— О, — Марфа рассмеялась, — я тебе список только начала составлять, дорогой мой. И посмотри там для нашей коллекции что-нибудь, у тебя глаз хороший, в отца.
— Ворота бы закрыть, — Джованни поднялся. «Пойду, прогуляюсь».
Он спустился по лестнице вниз и замер на пороге дома — заходящее солнце освещало Темзу, и вода в ней казалась расплавленным золотом. «Шестьдесят шесть, — усмехнулся про себя мужчина. «Лет десять бы еще. Нет, двенадцать, как раз Пьетро и Аните восемнадцать исполнится, и с внуками успею повозиться. Господи, быстрей бы Питер уже приехал.
— А все равно, — он внезапно присел на каменные ступени террасы, и погладил короткую, ухоженную бороду, — хоть мне и седьмой десяток, а я еще долго Мияко из постели не выпущу. Вот как вчера, например, — Джованни улыбнулся, коснувшись ладонью теплых камней.
— Мы же вот так с Пьетро сидели, там, в Тоскане, когда я с Орсини дрался. Вот о чем жалеть буду — что с Пьетро я так и не увиделся. Теперь уж на небесах только, — Джованни легко поднялся и застыл, — темноволосая женщина в гранатовом, бархатном платье, придержала белую лошадь на дороге, и, обернувшись, сказала кому-то: «Наверное, это здесь, Александр».
— Глаза, — подумал Джованни, чуть покачнувшись, схватившись рукой за открытую, резного дуба, парадную дверь. «У Марии такие были — как самая черная ночь, бархатные, мягкие.
Девочка моя, Господи, ну как мне тебя благодарить».
Она была высокой, и все равно — остановившись перед ним, подняв голову, женщина тихо, одними губами, сказала: «Папа?»
— Господи, какой он красивый, — подумала Полли. «И высокий, какой. А волосы уже в седине, и борода тоже. Александр на него похож».
— Доченька, — неслышно проговорил Джованни. «Полли, милая моя…». На ее шее блестел простой, медный крестик. Женщина вдруг уронила голову, прикрытую бархатным беретом, ему на плечо, и разрыдалась — горько, отчаянно, не смея его обнять.
— Не надо, — сказал Джованни, гладя ее по темным, упавшим на спину локонам. «Все, доченька, ты дома, папа с тобой, и так будет всегда. Все хорошо, девочка моя, не плачь».
— Я не могу, — Полли вытерла лицо о рукав его рубашки. «Папа, милый папа, ведь так долго, так долго…»