Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

Шульман Нелли

Семьдесят шесть ему летом будет. А донье Хане — семьдесят четыре. Господи, они же не переживут, нет».

— Не переживут, — будто услышав ее, мягко согласился Энрикес. «Шутка ли, столько лет воспитывать дочь убийцы их сына. Да и ваш муж тоже, донья Мирьям, — он легко, неслышно рассмеялся, — вряд ли порадуется».

— Я вам не верю, — сказала женщина сухими губами. «Мой отец не мог так поступить, нет. И никто вам не поверит, капитан Энрикес».

— У моего стряпчего, — лениво ответил Энрикес, рассматривая серую воду

Зингеля, — здесь, в Амстердаме, хранится пакет. Там показания трех участников экспедиции вашего отца в Лиму, с их личными подписями, удостоверенными священником в Порт-Рояле. И все, донья Мирьям, говорят одно и то же — что ваш отец лично застрелил Давида Мендеса де Кардозо.

Не так много времени прошло, всего двадцать шесть лет, — он еле слышно рассмеялся.

«Вашего отца в Новом Свете знали многие».

— Но зачем? — измучено спросила Мирьям, сжав зубы, прерывисто дыша. «Зачем мой отец убил его?»

— Чтобы жениться на донье Эстер, разумеется, — удивился Энрикес. «Ворон всегда брал себе все, что хотел. И кстати, — он на мгновение прикоснулся пальцами к ее запястью, — не вздумайте дурить. Если со мной что-то случится, здесь, в Амстердаме — дон Исаак и донья Хана уже на следующий день будут читать эти бумаги».

— Как холодно, — безразлично подумала Мирьям. «Если бы вышло солнце, хоть на мгновение.

Хосе должен будет со мной развестись после такого. А не говорить ему нельзя, нет, я не смогу, не смогу».

— Зачем? — тихо спросила она. «Зачем вы это делаете, капитан? Для чего вам эти бумаги?»

— Я, — Энрикес даже приостановился, — собираю всякие интересные сведения, донья Мирьям.

У меня там, — он сдержал улыбку, — немаленькая коллекция накопилась. Иногда я ее пускаю в дело.

— Я вам заплачу, — горячо сказала женщина, — золотом, пожалуйста, капитан Энрикес. Я прошу вас, не надо, не надо этого!

Мужчина посмотрел на Кардозо и Беллу, что шли впереди, и почти нежно стер слезу со щеки Мирьям: «Мне не нужно золото, моя милая донья Мирьям. Мне нужны вы — сегодня, в моей постели. Скажете, что уехали на вызов в деревню. Знаете таверну у верфей?»

Она покорно кивнула.

Энрикес посмотрел на длинные, черные ресницы и подумал: «Вот и славно. А завтра утром я ей еще кое-что скажу. Она босиком за мной побежит, только бы спасти Кардозо».

— Я вас буду там ждать с шести вечера, — он улыбнулся. «Не придете — пеняйте на себя, праздник у вас будет омрачен похоронами».

— Я приду, — Мирьям сжала зубы. «И тогда вы мне отдадите эти показания?»

— Конечно, — хмыкнул Энрикес. «Завтра утром и отдам. И не волнуйтесь, я человек чести, и держу свое слово».

— Вы грязный, мерзкий шантажист, — вскинув голову, проговорила Мирьям. «Был бы жив мой отец — вздернул бы вас на рее».

— Весьма возможно, — лениво согласился Энрикес. «Только вот он давно покоится в гавани Картахены, моя милая. И называй меня по имени, я люблю ласковых женщин, понятно? Вот прямо сейчас и скажи: «Моше».

— Моше, — послушно повторила женщина. «Ничего, — подумал Энрикес, глядя на жемчужную, чуть влажную от мелкого дождя, изящную руку женщины, — за шантажиста я ее заставлю рассчитаться, и вообще — надо с собой плеть захватить, моя жена должна быть покорной.

Она меня не любит, конечно. Но полюбит».

Он улыбнулся, и, весело сказал: «Не плачьте, донья Мирьям. Вам понравится, обещаю».

Завидев впереди мост на Зингеле, дон Исаак обернулся и сказал: «Ты отдай Моше снадобья, внучка, и приходи. Такая сырость, донья Хана сейчас кофе заварит, посидим у огня, поболтаем».

— Хорошо, дедушка, — кивнула женщина, и, отперев дверь, оглянувшись, тихо спросила: «Что вам еще надо?»

Энрикес подождал, пока Кардозо войдут в свой дом, и, шагнув в переднюю, прижав Мирьям к стене, поцеловал, — глубоко и жадно. «Кровь, — подумал он, почувствовав солоноватый привкус на своих губах.

— Нравится, — удовлетворенно кивнул он, глядя на женщину, что стояла с закрытыми глазами, тяжело дыша. «Ну, это так, милая Мирьям, — обещание».

Она услышала удаляющийся звук его шагов, и, достав из рукава платья платок, вытерев губы, — спрятала лицо в ладонях.

— Так, — сказала Мирьям, избегая взгляда сестры, — гулять ходи только с доном Исааком и доньей Ханой, тут хоть и безопасно, но все равно. Я завтра вернусь.

Белла прислонилась к двери и, посмотрев на бледное лицо сестры, спросила: «Куда ты идешь?»

— На вызов, в деревню, ты же слышала. Дай мне сумку, — Мирьям протянула руку. Белла наклонилась к сундуку и одним легким, молниеносным движением сбросила сумку вниз. Она раскрылась и на плитки пола выпал какой-то сверток — в холщовой салфетке.

Белла наклонилась, и, положив его на ладонь, холодно сказала: «А где твои инструменты?

Где снадобья? И это что такое? — девушка посмотрела на аккуратно скрученные тряпки, что лежали в салфетке. Резко запахло травами.

— Куда ты идешь? — медленно, раздельно повторила Белла. «Скажи мне все, и немедленно».

Мирьям подняла сумку, и, тут же ее, уронив, сев на пол, обняв колени руками, — горько, отчаянно зарыдала.

Белла опустилась на колени, и, прижав к себе сестру, потребовала: «Говори!».

Она слушала, затаив дыхание, а потом, яростно выругавшись по-испански, — вскочила. «Нет, — крикнула Белла, — нет, я не верю! Отец не мог бы так поступить, никогда!»

Девушка рванулась к двери, и, обернувшись, застыв, глядя на Мирьям, сказала: «Сиди здесь и никуда не ходи, поняла! Не смей никуда ходить!»

— Белла, — сестра подняла покрытое слезами лицо, — его нельзя убивать! Ты же слышала, если с ним что-то случится, то его стряпчий отправит бумаги дону Исааку и донье Хане, сразу же!