Вельяминовы. Начало пути. Книга 3
Шрифт:
Девушка отстранилась, и, глядя в голубовато-серые глаза Джона, помотала головой. «А если нет? Если так никто и не появится, Джон? Что с нами будет?»
Энни почувствовала, как сильные пальцы пожимают ее руку, и услышала тихий голос Джона:
«Значит, мы останемся тут, на мысе Надежды, Энни. Тут, — юноша оглянулся на небольшой, переливающийся на солнце айсберг, что был виден вдали, в открытой воде, — тут ведь не так плохо. Дай мне свой мешок, — он взвалил их на плечо, и, так и не выпуская руки Энни, сказал:
— Каяк
— Ты только осторожней, — озабоченно велела Энни, и, оглянувшись на скелет тюленя, вздохнула: «Еще вываривать его надо, я хочу сделать раму для одежды. Такая гадость, — она поморщилась, и, открыв рот, чуть подышала.
На главной улице мыса Надежды, — здесь, на плоском берегу, между холмами, снег уже сошел, — стояли недавно возведенные палатки из шкур.
— А когда это случилось, — Энни вдруг почувствовала, что краснеет, — мы еще в иглу жили. Ну да, в феврале. Господи, одна ночь, всего только одна…
Собаки — мощные, с голубыми и желтыми глазами, — грелись на полуденном солнце. Энни помахала рукой женщине, что кормила ребенка, сидя у входа в палатку, и крикнула: «Как маленький Джейми, миссис Браун?»
— Хорошо, спасибо, Нанертак- медленно, подбирая слова, ответила эскимоска.
— Медвежонок, — хмыкнул Джон, когда они прошли мимо, и остановились у большого очага, сложенного из камней. Энни взяла котелок и, уперев руки в бока, глядя на скелет, сказала:
«Придется по одной вываривать, и потом сухожилиями соединять. Ну да, Медвежонок, а ты, — она оглянулась и потрепала Джона по густым, русым волосам, — Акиак, «смелый».
— Был бы я смелый, — зло подумал юноша, помогая Энни, ловко орудуя ножом, — упросил бы ее пойти, и признаться. Нельзя так, нельзя.
Заметно, беременная женщина, вышла из палатки, и присев рядом с кормящей эскимоской, погладив младенца по темненькой голове, сказала, посмотрев на Энни и Джона: «Нанертак нутаралак».
Вторая женщина кивнула, и, укачивая ребенка, ответила: «Нанук такутийок».
— Нанук — ангийок атанерк, — вздохнула беременная.
Они замолчали, глядя в сторону юноши и девушки, что, укладывая кости тюленя в котелок, изредка соприкасались руками.
Большой каяк спускался вниз по быстрой, широкой реке. Мэри скинула на спину капюшон парки, и, чувствуя, как теплый ветер ерошит белокурые, короткие волосы, усмехнулась: «Да не торопитесь вы так, мистер Браун, мистер Смитфилд, не хотелось бы перевернуться по дороге домой».
— Так жена ждет, капитан, — жалобно отозвался Смитфилд, орудуя веслом. «А у этого, — он кивнул на Брауна, — не только жена, но и сын. Дорога-то известная, — он улыбнулся, — можно и быстрее двигаться».
Мэри посмотрела на заваленную оленьими шкурами и мешками с мясом корму каяка и весело сказала: «Ну, господа, этого нам до лета хватит, хотя ворвань вы у меня все равно будете есть!».
Сзади, из меховой перевязи раздался плач, и Мэри, пристроив дитя у груди, погладив ее по бронзовым волосам, зажмурилась — солнце играло на крохотном, золотом, с изумрудами, крестике, что висел на шее у ребенка.
— Марта, не кусайся! — строго сказала женщина. «Хоть у тебя и два зуба уже, а все равно — не надо их на мне пробовать. У Джейми, мистер Браун, — она улыбнулась, — тоже скоро зубы полезут, так что ждите».
— Парнишка-то смешной, — ласково пробормотал моряк, и, оглянувшись на капитана, вздохнул, — женщина сидела, подперев острый подбородок кулаком, и смотрела куда-то вдаль, на бесконечную, едва освободившуюся от снега тундру.
Дочь поморгала изумрудными, в темных ресницах глазами, и Мэри, покачав ее в перевязи, зевнув, сказала: «Скоро и домой приедем, милая, до заката доберемся».
— А эти индейцы, на юге, хорошо нас приняли, — подумал Браун, ловко ведя лодку между камнями.
— Ну конечно, сама Нанук приехала, с подарками, как положено. Воевать не будем, будем жить рядом, в дружбе, вон, у меня ребенок родился, и у других тоже — дети будут. Даже если вернется этот кузен капитана из Англии — никуда не поеду, тут останусь. Тут хорошо, — он наклонился и выпил чистой, ломящей зубы воды. «И капитан не поедет, она следующим годом, как Марта подрастет, хочет на запад отправиться, вдоль берега, все-таки найти проход, что в Тихий океан ведет».
Мэри посмотрела на заснувшую дочь, и, наклонившись, сняв перевязь, пристроила Марту на корме, среди шкур.
— Давайте весло, мистер Браун, — велела женщина, — отдохните немного.
Она опустилась на колени, и, обернувшись, взглянула на запад, — солнце стояло высоко, но уже потянуло вечерним, пронзительным холодком. «Индейцы, да, — Мэри хмыкнула про себя, — ну, все прошло отлично, теперь можно не опасаться, что нас атакуют. С теми, что на западе — мы тоже дружим, да и вообще — зимой от гостей отбоя не было. Все-таки странно — зимой такой мороз, вечная ночь, а местные только и делают, что ездят. Ну конечно, летом времени нет, охотиться надо, пока дни длинные».
В прозрачной воде реки играла, металась рыба. Мэри гребла, изредка посматривая на девочку — та спокойно, ровно дышала, на пухлых щечках играл легкий румянец.
— На матушку похожа, — улыбнулась Мэри. «И волосы, как у нее, и глаза тоже. Генри, как она родилась, сразу сказал: «Ну, это Марта, даже думать не о чем». И толстая она, какая, шесть месяцев, а уже фунтов двадцать весит. Надо уже мясо начинать ей давать, вот вернусь и займемся».
Женщина попросила: «Мистер Браун, вы укройте Марту, а то ветер поднялся». Каяк чуть наклонился, и Мэри, вытирая брызги воды с лица, прищурившись, увидела на холме английский флаг.