Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

Шульман Нелли

— Сдурела, никак, — пробормотал себе под нос Браун. Подойдя к жене, повернув ее к себе, наклонившись, раздельно, внятно он ответил: «Большая лодка уйдет, а мы — останемся.

Будем жить тут».

— Там твой народ, — упрямо сказала женщина. Ребенок захныкал и Браун, положив руку на голову сына, вздохнул:

— Сколько раз тебе говорить, Салли. Ты — мой народ, и Джейми, — он обнял их, вместе, и рассмеялся, — тоже. А тут, — Браун поднял глаза к высокому, прозрачному небу, в котором развевался флаг, — тут земля Англии,

наша земля. Наш дом. И так будет всегда».

Жена помолчала и обиженно сказала: «Не Салли. Сиалук».

— Капелька дождя, — вспомнил Браун. «А маленького Уналак зовут. Западный ветер».

— Это все равно, — он поцеловал маленькое, смуглое ухо, что виднелось из-под мехового капюшона парки. «Пойдем, — он взвалил на плечо бочонок, — там такой еды привезли, что ты и не пробовала никогда. Бекон, например. И сыр тоже».

— Сыр? — жена подняла бровь.

— Из молока делают, — объяснил Браун.

Сиалук в ужасе помотала головой: «Это нельзя, взрослым нельзя молоко, только детям».

— Ну, немножко можно, — рассмеялся Браун, и они, рука об руку, стали подниматься наверх, на холм.

Энни посмотрела им вслед, и, повернувшись к Констанце, изумленно спросила: «Но как ты поняла?»

— Рыбак рыбака видит издалека, — темные глаза женщины заиграли смехом. Она подняла какой-то камешек, и, бросив его в прозрачную, быструю воду ручья, улыбнулась: «У меня такие же круги, были, темные. Тошнит тебя?»

Энни подышала и сердито ответила: «От сырого мяса. А тут его каждый день видишь. Два месяца уже, — она опустилась на берег ручья, и уронила светловолосую голову в колени.

— Пойди и скажи маме, — Констанца присела рядом, и, обняв девушку, побаюкав ее, проговорила:

— Тебе так повезло, Энни, у тебя есть мать. Я ведь без нее росла. Папа Джон, конечно, все для меня делал, и миссис Марта — тоже, но все равно…, - она вздохнула и добавила: «Это ведь мама. Она поймет. Вы же с Джоном любите друг друга, чего тут бояться».

Энни высморкалась, и, вымыв пальцы в ручье, найдя руку Констанцы, проговорила: «Любим, да. Только я не хочу маму бросать, и уезжать отсюда, ей одной с Мартой будет тяжело. Вот если бы нам можно было остаться!

— А твоя мама разве не собирается в Англию? — удивилась Констанца.

— Нет, конечно, — покачала головой Энни. «Она сейчас на юг ездила, к индейцам, теперь у нас с ними вечный мир, и с теми, кто на западе живет — тоже. Маму тут зовут Нанук, ну, белая медведица, ее другие вожди признали, ей нельзя бросать поселение. Тем более, она следующим летом, как Марта подрастет, в экспедицию пойдет — исследовать берег, который дальше лежит, наносить его на карту».

— Ну, это и Николас может сделать — заметила Констанца, поднимаясь, помогая Энни встать.

«Так что отправляйся к маме, все ей скажи, и венчайся со своим Джоном».

— А ты? — вдруг спросила Энни, глядя на живот женщины. «Я же помню, ты не хотела венчаться? А как же дети, они ведь будут незаконнорожденными».

— Ничего, — Констанца усмехнулась, и свистом подозвала Тунерка, что лаял на тюленей, — я тоже была незаконнорожденной. А потом стала леди Холланд. Так что с нашими детьми все будет хорошо.

Пес сел на задние лапы, и подняв глаза к небу, зарычав, оскалившись — провыл что-то.

— Медведи, — подумала Энни, идя вслед за Констанцей к лагерю. «Собаки сегодня целый день беспокоились».

— А, вот и палатку поставили, — заметила женщина, приложив ладонь к глазам. «Ну, теперь надо обустраиваться, хоть и ненадолго мы здесь, а все равно — колыбель понадобится, да и на корабль ее потом взять можно».

— А вы мальчика хотите, или девочку? — вдруг спросила Энни, когда они уже подошли к палатке. «Наверное, мальчика, это же у тебя первое дитя».

— Второе, — подумала про себя Констанца, и, откинув полог из оленьей шкуры, твердо ответила: «Будет мальчик».

Волк подошел к откосу холма. Вокруг — сколько хватало взора, простиралась плоская, едва освободившаяся от снега тундра, в бирюзовом, пустынном море были видны белые вершины айсбергов, сверху, из прозрачного, наполненного полуденным солнцем неба доносились клики птиц.

— Я ведь тогда, в Сибири, так и не добрался на север, — подумал он. «Тайбохтой рассказывал — там только льды и льды, но тоже люди живут. Ничего, — он вдруг усмехнулся, — зато я горы видел, со снежными вершинами. А здесь хорошо, — он вспомнил огромную, широкую реку своего сна, лесистую равнину, и ласковый голос женщины.

— Так и не увидел ее лица, — он встряхнул белокурой головой.

— А вы все не седеете, Михайло Данилович. Как матушка, — сказала женщина.

— Зато у меня морщины, — он повернулся и увидел Мэри, что стояла, держа на руках дочь.

— У меня тоже, — женщина подняла голову и он улыбнулся: «Да вы, Марья Петровна, какой были семь лет назад — такой и остались».

— У меня разное ведь было, Михайло Данилович, — она вздохнула. «Сыночек мой умер, там, в Джеймстауне, годовалым…

— Я знаю, — он, на мгновение, коснулся маленькой руки. «Дэниел мой туда поехал, он ведь женился на Машеньке, дочери Матвея Федоровича, они будут за могилой ухаживать, так что не волнуйтесь. А Генри, — Волк кивнул на крест, — что с ним случилось?

— На охоте ушел во льды, один, и в полынью упал, — жесткие, резкие морщины залегли по углам тонких губ. «Я ему говорила, просила его…, - Мэри вздохнула, — у него ведь половины ноги не было, Михайло Данилович, протез мы ему сделали. Хотел доказать, что сам может охотиться, и вот…, - она не закончила, и, взглянув в сторону лагеря, сказала: «Пора мне, припасы, что вы привезли, порох, оружие — все описать надо. А потом за стол, у нас отличная оленина, вы такой нигде не попробуете, и рыба соленая».