Вельяминовы. За горизонт. Книга 1
Шрифт:
– Она очнулась на складе, в порту, но успела сообщить о его парижском рейсе. Потом она вышла замуж, за своего босса, родила девочку, овдовела… – Эйтингон напомнил себе:
– Ладно, это потом. Сейчас надо разобраться с нашей дамочкой… – капельки сока блестели на пухлых губах Саломеи:
– Она пышет здоровьем, хоть сейчас на плакат «Счастливое материнство», – зло подумал Наум Исаакович, – ничего, она еще пожалеет, что на свет родилась… – Эйтингон откашлялся:
– Посадка через четверть часа. Как вы себя чувствуете…
Взглянув на него серыми, безмятежными
На Фаину повеяло приятным ароматом сандала:
– Просыпайтесь, – сказал глубокий мужской голос, с легким акцентом, – я ваш лечащий врач, гражданка, – зашуршали бумаги, – гражданка Елизарова… – последний паспорт Фаины был именно таким:
– Елизарова, Ольга Владимировна, тридцать второго года рождения, уроженка Рязани, образование среднее специальное… – год назад, растяпа Ольга Владимировна, таращась на мраморные своды ГУМа, не заметила ловкого движения руки притершейся к ней девицы, в потрепанной, кроличьей шубке. Когда гражданка Елизарова обнаружила прореху в лаковой, дешевой сумке, Фаина давно сидела в троллейбусе, идущем в Марьину Рощу. Оказываясь в Москве, ночуя в бараках, в том районе, Фаина думала навестить деревянную, покосившуюся синагогу:
– Или поехать на Китай-Город… – она часто проходила мимо классического здания, с колоннами, – там была Голда Меир, когда она приезжала в Советский Союз… – в советских газетах таких фото не печатали. О визите Голды Фаина узнала на второй отсидке, от московской карманницы, изрядно поживившейся в толпе. Девушка носила крестик. Фаина удивилась:
– Что ты в синагоге забыла… – зэчка пожала плечами:
– Я и в Елоховском соборе воровала, и на похоронах Сталина… – после смерти Сталина, попав под амнистию, Фаина вышла на волю:
– В пятьдесят четвертом году, я года не досидела до пятерки. Первый срок у меня был легкий, всего девять месяцев, за карманное воровство. Но мне тогда едва исполнилось пятнадцать… – Фаина слушала стук капель, на коммунальной кухне, вдыхала тяжелый запах нафталина, из кладовки, где скупщица краденого держала добро. Приваливаясь к бревенчатой стене, она чиркала спичкой. Девушка затягивалась «Беломором»:
– И что я скажу, – горько спрашивала себя она, – вот моя метрика, я еврейка, я хочу жить в Израиле… – Фаина вздыхала:
– Во-первых, в синагогах они своей тени боятся, там все кишит сексотами, а во-вторых, зачем я Израилю? Я воровка, я сбывала анашу, стояла на стреме, когда ребята ломали кассы, не говоря обо всем остальном… – она со злостью приминала окурок пожелтевшими от табака пальцами, с ярким маникюром:
– Не нужна, незачем там появляться… – свою метрику Фаина, правда, хранила бережно. При каждом аресте документ пытались изъять, считая его ворованным. Попавшись с паспортом Елизаровой при краже в троллейбусе, на Садовом Кольце, Фаина разъярилась:
– Посылайте запрос в Харьков, – вздернула она подбородок, в отделении на Тишинке, – это моя метрика, моя фамилия Генкина, и всегда такой была… – милиционеры, махнув на нее рукой, вернули девушке бумагу. Фаина слушала шелест листов:
– Когда меня сюда привезли, при оформлении в больницу личные вещи забрали. Так положено, в любом госпитале… – разнарядка на перевод Фаины пришла в мордовскую колонию за месяц до ожидаемой амнистии. Все говорили, что июньский пленум ЦК собирается именно для этого:
– Сорок лет революции… – хмыкнул кто-то из девчонок, в лагерном бараке, – без послаблений не обойтись. Но ты, в любом случае, через два месяца перекочуешь в мамки… – товарка, завистливо, коснулась высокого живота Фаины, – молодец, не выкинула… – на зоне беременность считалась большой удачей. Ожидающим ребенка снижали продолжительность рабочего дня и выдавали дополнительный паек:
– Это Волка шмара постаралась, – со знанием дела заявила средних лет воровка, – я с ней сидела, в сорок пятом году, в Бутырке. Скандальная была баба, надзирателей по струнке строила. Она и добилась того, что беременным теперь полагается молоко и сахар… – Фаина слышала об известном московском воре в законе. После войны, он, как шептались на зонах, бежал на запад:
– Я тоже хотела бежать, – Фаина пошевелилась, – я рассчитывала на амнистию, на то, что украду нужный документ… – на зоне Фаина узнала, что с прошлого года гражданам Польши, евреям, оставшимся после войны в СССР, стали позволять выезд в Израиль:
– Может и ерунда… – воровка почесала коротко стриженые волосы, – но в Ташкенте об этом болтали, в очередях… – по-польски Фаина не знала ни слова, но идиш она не забыла:
– Только надо достать паспорт, – поняла она, – поискать подходящую женщину, пусть и старше меня. Фото переклеить, дело минутное… – в мае ее вызвали к начальнику лагеря:
– Уезжаете от нас, гражданка Елизарова, – весело сказал майор, – в более теплые края. Собирайтесь, сдавайте казенное имущество… – Фаина открыла рот:
– Но как же амнистия, товарищ майор… – офицер усмехнулся:
– Вы даже год из вашей пятерки не отсидели. Вас бы, все равно, не выпустили, у вас третий срок… – поворочавшись, не открывая глаз, девушка испугалась:
– Я не чувствую живота. Ребенок раньше двигался. Что случилось, где он… – в мордовской зоне, услышав, что у Фаины только третья беременность, тюремный врач удивился:
– В твоем возрасте… – пожилой доктор называл зэчек на «ты», – у вас, обычно, по десятку абортов. Хотя понятно… – он вгляделся в неразборчивый почерк, – у тебя было вензаболевание. Отсюда и трудности, с зачатием… – триппером девушка переболела до арестов, болтаясь с подростками, на московских вокзалах:
– Незалеченная гонорея… – врач хлопнул ладонью по папке, – то есть залеченная, но кое-как. Ладно, посмотрим, что за ребенок получится… – Фаина надеялась на мальчика:
– Какая разница, кто его отец… – она и сама понятия об этом не имела, – я его выращу настоящим евреем. Мы с ним доберемся до Израиля, обязательно. В конце концов, меня никто за язык не тянет, никому не надо знать о моих сроках. В детдоме нас учили шить. Я пойду работать, мы с мальчиком не пропадем… – Фаина хотела назвать ребенка Исааком: