Вельяминовы. За горизонт. Книга 1
Шрифт:
– Ваша жена еще не вышла из наркоза… – врач тоже встал, – позже я сообщу ей, что… – Инге прервал его:
– Я сам все сообщу. Я бы хотел увидеть нашу дочь, доктор… – в кабинете повисло молчание. Врач, казалось, забыл о сигарете, дымящейся в пальцах:
– Такое не принято, господин Эйриксен… – недоуменно, отозвался он, – это не в наших правилах. Есть процедура, после аутопсии тело передается в похоронное бюро. Вы сможете добавить надпись к именам ваших родителей, на городском кладбище. Обычно указывают, что дитя родилось мертвым… – врач подался назад. Инге стиснул здоровую руку
– Я бы хотел увидеть нашу дочь… – громко произнес он, – где она… – доктор вздохнул:
– В морге. Это… – бросив, с порога: «Я знаю, где это», Инге вышел в гулкий коридор.
Пожилая медсестра оставила на оцинкованном столике стопку холщовых пеленок, простой чепчик, серое одеяльце.
Взявшись за жестяной тазик, с остывшей водой, она кашлянула:
– Я могу помочь, с пеленанием… – женщина кивнула на столик, – вы говорите, что главный врач разрешил ваше посещение палаты, с… – Инге понял, что люди избегают говорить о девочке:
– Им кажется, что если она не жила, то она и не человек, не ребенок… – он стоял спиной к медсестре. Слезы скапливались в глазах, капая на белый халат. Главный врач ничего не разрешал, но Инге и не собирался спрашивать разрешения:
– Я знаю, что Сабине надо увидеть нашу дочь. Я обязан отнести ее в палату, чтобы побыть вместе, попрощаться… – он выдавил:
– Да. Я умею пеленать, спасибо… – сзади раздались шаги, заплескалась вода в тазу.
Он не двигался, глядя на изящную, словно куколка, малышку. Инге сам ее вымыл, осторожно касаясь легких, как пух, рыженьких волос на круглой голове, над трогательными ушками. Личико было спокойным, девочка словно спала:
– Врачи считают, что она умерла, пока я ехал к телефонной будке. Когда русские ударили Сабину машиной, у нее отслоилась плацента, началось сильное кровотечение. У девочки остановилось сердце. Еще месяц, и она бы появилась на свет здоровым ребенком. Наша доченька, наша Констанца… – в теплой воде тельце порозовело. Глаза прикрывали темные реснички. Инге, ученый, знал, что смерть необратима:
– Она не дышала, сердце не билось, после операции ее оставили в морге, в холодильнике. Но ведь случаются чудеса… – он почти ожидал услышать обиженный плач младенца:
– Констанца поднимет ресницы, откроет глаза, и я увижу, какого они цвета… – Инге увидел, аккуратно вытирая дочь. Под ресницами прятались глаза Сабины, цвета темной вишни:
– Словно у тети, – понял юноша, – она бы выросла похожей на тетю. Она пошла в Сабину, тоже невысокая, хрупкая… – завернув дочь в пеленку, дождавшись, пока медсестра выйдет, Инге заплакал. Он плакал, надевая на нее чепчик, касаясь мягких щек:
– Я тебя не уроню, – пообещал Инге, – я умею носить младенцев. Мы все носили маленькую Лауру, когда она родилась… – устроив девочку в одеяльце, он покачал крохотный сверток:
– Она такая легкая. Она бы набрала вес, оставался еще месяц. Она бы стала переворачиваться, садиться, ползать… – горло перехватило слезами, – я бы сделал ей высокий стульчик и деревянного коня. Я умею, Пауль меня научил… – Инге прижал к себе дочь:
– Мы бы поехали в горы, с палаткой… – слезы капали на лицо ребенка, – пекли бы картошку, на костре. Ты бы шлепала по озеру, я бы рассказал тебе о созвездиях, как мне рассказала тетя… – он едва справился с болью, в сердце. Инге подышал:
– Я бы научил тебя цифрам, а мама, рисованию. Ты бы стала ученым, или художником. Пойдем, Констанца… – он вытер рукавом халата лицо, – мама с тобой попрощается… – коридор хирургического отделения, на третьем этаже, пустовал:
– Все на пятиминутке, – понял Инге, – никто нам не помешает… – он подумал, что надо сходить в церковь, к пастору:
– Сначала пусть Сабину выпишут из больницы. Это месяц, а то и больше. Потом мы устроим похороны. Мама Клара останется с нами, а тетя Марта… – Инге вздохнул, – ей надо вернуться в Лондон. Она будет нас допрашивать, с норвежскими службами, такого не избежать… – Инге не хотелось вспоминать русских:
– Никогда в жизни я и ногой в их страну не ступлю, – зло пообещал себе он, – по их заданию убили маму и папу, они лишили нас дочери. Впрочем, хорошо, что мерзавцы, во главе с господином Андреасом, поплатились за свои преступления… – в палате Сабины задернули шторы.
Вдохнув запах лекарств, удерживая девочку, Инге присел на кровать. Жена лежала, с капельницей в руке, вытянувшись на спине. Царапины и ссадины, на бледном лице, смазали йодом. Из-под госпитальной косынки выбивались кудряшки, цвета темного каштана:
– У девочки, у Констанцы, такие же, – понял Инге, – она тоже курчавая, только рыженькая… – юноша, осторожно, нашел под одеялом маленькую ладонь. По словам доктора, даже после выписки из больницы Сабина должна была оставаться в кровати:
– Три месяца, а то и больше, – заметил врач, – переломы таза срастаются медленно. Ей нельзя двигаться, пока позвонки не встанут на место. Вам придется нанять сиделку, когда закончатся школьные каникулы… – Инге велел себе пока не думать об этом:
– Сабина оправится, за будущий год, и мы поедем в Америку. Там она окончательно встанет на ноги… – он пожал знакомую ладонь:
– Милая, это я, Инге. Я здесь, я с тобой… – Сабина слышала его голос, словно сквозь туман. Она помнила резкую боль, в пояснице, горячую кровь, между ног:
– Русские ударили меня машиной, я пыталась подняться, прибежал Инге… – дальше была только чернота:
– Ребенок, что с ребенком… – девушка встрепенулась. Теплая рука погладила ее ладонь:
– Тебе нельзя вставать, любовь моя. Тебя оперировали, у тебя переломы… – Инге не знал, что сказать дальше:
– Я… я принес тебе… – он оборвал себя. Сабина, с трудом, подняла веки. Инге одной рукой удерживал крохотный сверток, в сером одеяльце. Она, почему-то, все сразу поняла:
– Дитя не выжило… – слезы брызнули из глаз, – Инге хотел, чтобы я попрощалась с малышом. Я даже не знаю, мальчик это, или девочка… – Сабина постаралась пошевелить губами:
– Спасибо, милый. Дай, дай мне… – Инге плакал:
– Это девочка, милая. Я не успел тебе сказать, я подумал, что было бы хорошо назвать ее Констанцей. Она рыженькая, а глаза у нее твои, темные… – вспомнив, что Сабине нельзя приподниматься, Инге устроил дочку на ее груди. Аккуратно взяв руку жены, он положил тонкие пальцы на чепчик. Лицо Сабины было мокрым от слез: