Вельяминовы. За горизонт. Книга 1
Шрифт:
– Попросту говоря, норвежцы заставили нас отозвать третьего атташе, занимавшегося разведкой, – вздохнул Эйтингон, – а мы выслали пару их дипломатов. Дело обычное, мы ощерились друг на друга, словно уличные коты, а все из-за мальчишки Викинга…
При передаче трупов, норвежцы деликатно не упомянули о данных аутопсии:
– Ясно, что они видели пули. Викинг, должно быть, достал оружие у старых партизан, дружков его покойного отца. Он крепкий парень, он защищал семью, рука у него не дрогнула. Надо переманить его на нашу сторону, любой ценой…
Информацию об интересующих
– Они дают концерты, гастролируют, у них все в порядке. Не стоит пока наседать на Генрика. Придет время, и он понадобится… – через Моцарта они узнали о смерти мадам Гольдберг, в Вене. Эйтингону не нравилось, что Монах во второй раз овдовел:
– Он может податься в СССР, искать девочек. Хотя мы ему выписали заочный смертный приговор, как зачинщику беспорядков, в Будапеште… – партизанский герой в Будапеште не появлялся, но Эйтингон считал такие мелочи неважными:
– Он стрелял по нашим танкам, на его руках кровь советских солдат. Пусть он расплачивается… – Наум Исаакович поскреб седеющий висок:
– Хотя вряд ли он приедет, у него маленькие дети. Он не решится пересекать границу легально, он понимает, что его здесь ждет…
Недовольство начальства означало невозможность встречи с девочками и Павлом. Наума Исааковича вернули на зону, правда, переселив в отдельный коттедж:
– Они используют меня, как консультанта, – Эйтингон дернул гладко выбритой щекой, – вертушка не замолкает. Но хорошо, что мне разрешили писать Саше, заказывать книги… – суворовец Гурвич сообщал товарищу Котову об успехах в учебе, сдаче норм ГТО и каникулярных поездках, с семьей Журавлевых.
Не желая вызывать подозрений Моцарта, его приятель, мистер Тоби Аллен, не интересовался родственными связями музыканта. Они понятия не имели, где проклятая Марта, и подручный Валленберга, уголовник Волков. В открытых источниках Эйтингон ничего не нашел. Потушив сигарету в серебряной пепельнице, вделанной в ручку кресла, он, раздраженно, фыркнул:
– Открытые источники, то есть британские газеты. Если Марта работает на британцев, она в прессе не засветится. Уголовник тоже не станет героем статьи… – оставалась надежда на Саломею, но, находясь в Москве, девушка упорно молчала:
– Мы не знаем, остались ли выжившие, после крушения самолета доктора Кроу… – из-за бархатной портьеры, разделяющей салоны, до Эйтингона донеслась музыка, – мы вообще ничего не знаем. Одна надежда, что на острове ее разговорят. Она сейчас будет в особом эмоциональном состоянии, как Князева. Средство Кардозо сработало в Берлине, сработает оно и на острове Возрождения… – услышав от Серова, по телефону, о беременности заключенной, Эйтингон приободрился:
– Это наш шанс, Иван Александрович, – сказал он генералу, – она волчица, ей наплевать на ребенка, но его светлость не оставит свое потомство в руках СССР… – у них появилась возможность залучить мистера Холланда в Москву:
– Вы думаете, отец именно он… – поинтересовался Серов. Наум Исаакович удивился:
– Кто еще? Она восемь лет просидела в замке, словно в тюрьме. Где ей было познакомиться с другим мужчиной… – версию о том, что Саломея нарочно дала себе арестовать, они отмели, как несостоятельную:
– Вряд ли герцог использовал бы ее, как агента, – заметил Эйтингон, – он ей не доверял, и правильно делал. Дамочка не врет, она действительно хотела сбежать от мужа. И сбежала, к нам в руки… – он расхохотался.
Саломея провела зиму на уединенной даче, где, когда-то обреталась доктор Кроу. Девушку держали под усиленной охраной, Серов велел придать комплексу постоянный медицинский персонал. Об аборте речь не заходила.
Эйтингон положил книгу в крокодиловой кожи, портфель:
– Нам нужен этот ребенок. Узнав о его появлении на свет, мистер Холланд примчится сюда быстрее ветра. Мы позаботимся о том, чтобы до него дошли нужные сведения… – в дорогу Эйтингон взял очередной роман миссис ди Амальфи, доставленный на зону из его московской библиотеки:
– Подкидыш… – хмыкнул он, – аристократ изменяет жене со служанкой. Женщина, в припадке ревности, похищает новорожденного сына лорда, и сдает его на ферму младенцев, в лондонских трущобах. Парень вырастает, прибивается к ворам, встречается с отцом в зале суда, на процессе… – в романе, наследного герцога, опознавали по родимому пятну:
– Миссис ди Амальфи вдохновлялась «Графом Монте-Кристо», – смешливо подумал Эйтингон, – но описания лондонского дна у нее хорошие. У нас блатные поют похожую песню, об отце, прокуроре, и сыне, преступнике… – в иллюминаторе засверкала лазурь Аральского моря.
Наум Исаакович зевнул:
– Не случится ничего такого. Ребенка будут охранять строже, чем Алмазный Фонд… – на острове Саломея должна была увидеться с Кардозо, однако Наум Исаакович не видел в этом препятствий:
– Все равно она живой оттуда не выйдет. Она родит, ребенок окрепнет, дамочка напишет мужу… – он не сомневался, что Саломея согласится отправить весточку в Лондон:
– Потом мы ее расстреляем, или передадим Кардозо, для опытов… – Моцарт, в соседнем салоне, затих. Поднявшись, Эйтингон отдернул портьеру. Саломея, в легком платье, итальянского шелка, восседала на уютном диване, закинув ноги на подлокотник. Круглый, аккуратный живот выделялся под тонкой тканью. Листая американский Life, девушка рассеянно ела свежую клубнику:
– Словно она в ложе Уимблдона, дрянь… – Наум Исаакович увидел черно-белое фото, на странице журнала. Красивую, светловолосую даму, в деловом костюме, в очках с тонкой оправой, сняли на фоне небоскребов Уолл-стрит:
– Адвокат Кэтрин Бромли. Америка еще увидит женщин, в Верховном Суде… – Эйтингон вспомнил материалы, переданные Стэнли:
– Из-за этой мерзавки нам не удалось спасти Матвея. Американцы устроили ему медовую ловушку, подослали мисс Бромли. Мальчик устал, он хотел расслабиться… – из засекреченных папок выходило, что Матвей, по показаниям мисс Бромли, бросил ей в шампанское снотворную таблетку: