Вельяминовы. За горизонт. Книга 2
Шрифт:
– Все считают, что дядя Генрих, отец Теодора-Генриха, тоже был фанатичным нацистом, – горько понял Шмуэль, – никто не знает о его участии в июльском заговоре сорок четвертого года. Тете Марте, должно быть, тяжело с этим жить, а Теодору-Генриху тем более, учитывая, что он сейчас в Германии… – они только знали, что кузен, по выражению тети Марты, совершенствует язык:
– С другой стороны, даже если бы папа помнил, что сказал Хёсс, он все равно бы не смог свидетельствовать, – подумал Шмуэль, – тайна исповеди есть тайна исповеди. Хотя папа не священник… – Шмуэль тосковал
– Епископ Борич в Пунта-Аренасе может исповедовать Рауффа, – решил Шмуэль, – скорее всего, он так и делает. Хорваты поддерживали Гитлера. Рауфф, разумеется, может лгать и на исповеди. Он палач и убийца, ему наплевать на догматы церкви… – Шмуэль дождался своего номера на табло:
– Двадцать три, Лондон, третья кабинка, пять минут… – захрипел динамик. Шагнув в кабинку, Шмуэль утешил себя:
– Лучше сделать и потом попросить прощения, чем вообще ничего не делать. Моссад пусть занимается Эйхманом, а мы займемся фон Рабе. Я никому ничем не обязан, я штатский человек и присяг не давал… – в Риме он подписал бумагу о неразглашении секретных сведений, но Шмуэль сомневался, что ему грозит суд за единственный деловой звонок. Отчим снабдил его номером прямого телефона тети Марты:
– Только бы она не уехала в командировку. В отпуск вряд ли, только закончилась Пасха… – в трубке запищало, металлический голос сказал:
– Говорите, ваше время пять минут… – она ответила на телефон после трех гудков:
– Слушаю вас… – ему показалось, что из старомодного аппарата веет жасмином, – не молчите, слушаю… – священник откашлялся: «Тетя Марта, здравствуйте. Это я, Шмуэль».
Долина реки Парана
Пышную пену взбитых сливок посыпали корицей. К чашке кофе полагался колотый тростниковый сахар. На каникулах дядя возил Адольфа в Вену на представления оперы. Господин Ритберг фон Теттау брал два кресла в партере или амфитеатре:
– Ничего кричащего, – наставительно говорил он, – ничего бросающегося в глаза. Никаких лож или номеров люкс в гостиницах… – обычно они останавливались в скромных, но приличных пансионах в старом городе. Дядя, тем не менее, всегда баловал Адольфа знаменитым тортом «Захер»:
– Ты, как покойный дядя Отто, избегаешь сахара, – весело говорил он, – однако несколько раз в год можно расслабиться, мой милый, навестить кондитерскую… – Адольф бросил косой взгляд на выложенный наборным деревом столик:
– Они пьют ром, то есть коктейль. Я никогда не пробовал спиртного, даже на Рождество… – отмечая праздник на вилле дяди, Адольф получал бокал лимонада. При одном упоминании кока-колы господин Ритберг фон Теттау морщился:
– Тлетворное, американское влияние, – говорил он, – американцы владеют половиной Европы, не на бумагах, а на деле. Сначала юноши и девушки пьют кока-колу, потом они курят, танцуют варварские танцы, и вообще… – дядя махал рукой, – попадают под влияние Америки, теряют истинно германский дух… – в интернате Адольфа кока-колу тоже запрещали. Подросток, впрочем, не видел ничего плохого в бутылочках с красной этикеткой:
– Просто напиток, – замечал он соученикам, когда их отпускали в Цюрих, – от стакана кока-колы не станешь американцем… – в опере дядя выбирал только классические постановки. Адольфу нравился Моцарт, но в школе они втайне от преподавателей слушали рок. В общей гостиной коттеджа, где жили старшие мальчики, стояла радиола от компании «К и К»:
– Вечером мы ловим новости, а потом упражняемся в танцах, – Адольф скрыл улыбку, – интересно, каков на вкус коктейль… – стальной шейкер загремел, ленивый голос сказал:
– Хорошо, что ты завел коров, Клаус. Свежее молоко всегда придется ко двору. Ты прав, за хозяйством могут ухаживать охранники, женщины вам ни к чему… – дядя Клаус что-то ответил вполголоса, мужчины рассмеялись.
Даже сидя в сердце джунглей, немцы оставались немцами. В четыре часа дня на террасу выносили кофейник и блюдо с кексами. На кухне работали тоже охранники. В отряде Барбье служили ребята с Ближнего Востока. Кроме немецкой выпечки, к кофе часто подавали арабские сладости с медом и орехами. Адольф пристрастился к ним на каникулах, навещая с дядей Саудовскую Аравию:
– Абу Аммар, то есть Ясир Арафат обещал, что, когда я подрасту, он возьмет меня в рейд на жидовскую территорию, – мальчик откусил от пахлавы, – здесь тоже, кажется, ожидается экспедиция на север… – Адольф аккуратно писал старшему другу на Ближний Восток. Арафат помогал ему разобраться в сложностях арабского языка. В школе Адольфа учились сыновья шейхов из Саудовской Аравии, богачей из Ливана, Сирии и Марокко. К мальчикам приглашали университетского преподавателя, Адольф тоже посещал занятия. Испанский язык у него был настолько бойким, что в Южной Америке он никогда не переходил на немецкий:
– Дядя Макс тоже говорит только по-испански, – понял мальчик, – и с дядей Клаусом, и со мной… – по-испански ему писала и Клара. В Пунта-Аренасе, на эстансии дяди Вольдемара, как мальчик называл Рауффа, они с Кларой гоняли футбольный мяч, плавали наперегонки в бассейне и ходили на теннисный корт:
– Она здорово спортивная, – уважительно подумал мальчик, – она вроде парня, даже не думаешь, что она девчонка… – кудрявые темные волосы она стягивала в хвостик, худые ноги прикрывали потрепанные шорты цвета хаки. Клара чесала одной ступней в холщовых запыленных кедах вторую:
– Тебе везет, – завистливо говорила девочка, – в Швейцарии у вас есть футбол, тир и лыжи. В моей школе только гимнастика, – Клара кривилась, – в купальниках и юбочках… – отец не разрешал ей американские джинсы:
– Ты их носишь, – вздохнула Клара, – вообще мальчикам больше послаблений. На первое причастие мне сошьют платье… – она показала руками, – как у куклы. Но я стану этнологом, буду изучать индейцев, – пообещала девочка, – папа не против. Он не знает насчет индейцев, – она подмигнула Адольфу, – но он считает, что история подходящий предмет для девушки. Остальное, как говорится, детали…