Вельяминовы. За горизонт. Книга 2
Шрифт:
– После дежурств, как и после акций, хочется отоспаться. Ничего, девочки у меня хорошие. Они сами справятся с завтраком… – Тикву обычно будил стук дверки, прорезанной в задней двери особняка. Гамен спал с двойняшками, но на рассвете пес отправлялся во двор:
– Когда уходит, девочки еще дремлют, – Тиква улыбнулась, – они всегда спят в обнимку… – золотистые волосы Элизы и темные кудряшки Розы перемешивались. Двойняшки сопели, свернувшись клубочком под одеялом. Сестры кочевали, устраиваясь то на нижней, то на верхней кроватке. Мастерские на шахтах сделали подарок дочкам месье доктора, смастерив мебель для детской. Кроватка походила на старинный корабль. У девочек была своя
– У них есть музыкальная шкатулка с балериной, – Тиква зевнула, – Маргарита с ней играла в подвале замка… – девочки забрали себе и семейные портреты. Покойная Элиза де ла Марк, в пышном платье для первого причастия, стояла рядом с братом. Юный барон надел топорщившийся на нем костюм:
– Мон-Сен-Мартен, 1931 год, – вспомнила Тиква, – дядя Эмиль приехал на практику в рудничную больницу. Ему было восемнадцать лет, он учился на первом курсе…
Молодого Гольдберга сняли в халате, со стетоскопом. На заснеженной площади, среди развалин поселка, возвышался свадебный балдахин. Покойная тетя Роза, в платье де ла Марков, гордо откидывала назад голову. Шахтеры и солдаты американской армии, окружившие хупу, смеялись. На военном виллисе вывели: «Just Married». За рулем блестел очками дядя Меир.
Тиква следила за кофе в потертом кувшинчике:
– Никого не осталось, – горько поняла девушка, – и даже на могилы к ним не прийти. Тетя Роза с девочками сгинула в СССР, а дядя Меир пропал без вести на секретной миссии… – в разговоре с Тиквой, отчим вздохнул:
– Я не имею права говорить, где все произошло, милая… – Тиква подозревала, что речь идет о Советском Союзе:
– Аарон показывал мне наброски, – она жарко покраснела, – он пишет пьесу абсурда, об СССР. Он сейчас читает «Замок» Кафки … – вчера, за обедом в театральном бистро, месье Андре, главный режиссер, задумался:
– Задатки у вас отличные, – Тиква смутилась, – но роль Кэтрин вы пока не потянете, да и в Париже вы только до конца лета. Ничего, – он сверился с календарем, – в сезоне еще три недели. Я вас выпущу на сцену в маленьких ролях… – Тикву ожидали короткие выходы, но девушка была счастлива:
– Это настоящий театр, как я и хотела. Аарон будет со мной заниматься, Хана отведет меня в Консерваторию… – покойная мать всегда говорила Тикве, что она не должна оставлять своей мечты:
– Папа и мама обрадовались бы, узнай они, что у меня все получилось, – она сняла кофе с огня, – и насчет Аарона они бы тоже обрадовались… – в комнате двойняшек висела фотография, сделанная Тиквой в Брюгге. Цила, в летней юбке и блузе, улыбалась Гольдбергу:
– Дядя Эмиль тоже улыбается, – девушка хихикнула, – просто чужим людям этого не разобрать… – она водила двойняшек к строгому камню, на отдельном участке поселкового кладбища:
– Собственность евреев Бельгии, – сообщала табличка на ограде, – земля передана в вечное пользование общине… – пока среди ухоженных газонов стоял только памятник Циле, со сломанной виноградной лозой, с витыми буквами:
– Цила, дочь Авраама. Добродетельную женщину кто найдет… – Тиква вспомнила:
– Так положено, когда человек умирает молодым. Но мы с Аароном проживем очень долго… – на ее пальце сверкало серебряное кольцо. Аарон купил простое украшение вчера, в лавке на Монмартре:
– Никто не поймет, что мы обручились, – Тиква устроила чашки на подносе, – безделушка и безделушка. Мы с Аароном все знаем, этого достаточно. Аарон откладывает деньги, к свадьбе он подарит мне настоящее кольцо… – им оставалось подождать три года. Аарон не собирался уезжать в Британию:
– На континенте больше возможностей, – сказал он ночью, – осенью я хочу поступить в школу Жака Лекока… – два года назад известный мим открыл курсы драматического искусства:
– Я не актер, – добавил Аарон, – но нет смысла терять время в Сорбонне. У Лекока учатся и будущие режиссеры… – Тиква понимала, что пока Аарон не закончит семинар Беккета, он не двинется дальше. Юноша кивнул:
– Это еще два года. Потом я поеду в Бремен, к Петеру Цадеку, поработаю под его началом, а потом… – он устроил голову Тиквы на своем плече, – потом ты будешь играть во всех моих постановках, любовь моя… – девушка осторожно прошла в голую студию. На беленых стенах висели театральные афиши, вдоль стен громоздились книги. У Аарона не было кровати, на полу красовался только матрац. Комната отапливалась старомодной чугунной печкой:
– Зимой я писал в кафе, – признался юноша, – но эта зима выпала мягкой. Не волнуйся… – он ласково поцеловал ее растрепавшиеся локоны, – на угольные брикеты, кофе, сигареты и блокноты я всегда заработаю. Придется какое-то время жить, подтянув пояс. У меня есть трастовый фонд, от дяди Джованни, – добавил юноша, – но, если мы захотим основать свой театр, понадобятся деньги. Ты приедешь, – Тиква уткнулась носом ему в ухо, – приедешь в Париж, следующим летом, а потом я буду ждать тебя в Бремене… – она послушала, как бьются их сердца:
– Словно у них один ритм, – поняла девушка, – но ведь так оно и есть… – ей не было больно, она ничего не боялась:
– Когда любишь, все сразу получается. У нас так хорошо получалось… – Тиква даже фыркнула от смеха, – что мы едва не опоздали на встречу к месье Андре. Аарон надел джемпер задом наперед, а я появилась на сцене без лифчика… – она скосила глаза на маленькую грудь:
– Он мне и не нужен. Скоро девушки от них откажутся, скоро все станут свободными, как мы… – Аарон поднялся. Сидя на разоренном матраце, завернувшись в одеяло, он быстро писал что-то в блокноте, прислонившись к стене. Темные волосы юноши были всклокочены, он затягивался «Голуаз»:
– Кофе, – Тиква сунула чашку ему под нос, – завтрак в постель, то есть на матрац… – он ткнулся губами в ее ладонь:
– Я тебя люблю. Послушай… – Тиква заглянула ему через плечо, – когда я ночью баюкал тебя, мне пришло в голову, из Кафки, и вообще… – Тиква забрала блокнот:
– У тебя разборчивый почерк. Пей кофе, смотри на меня… – босые ноги переступили по половицам, вороные волосы метнулись по узкой спине:
– Зима у нас длинная… – запрокинув голову, словно птица, она раскинула тонкие руки, – в бараке сыро, солнца мы не видим. Даже когда приходит весна… – беззащитное горло дернулось, – она кажется такой короткой, словно прошло всего два дня… – она замерла, прижимая блокнот к груди:
– Как у нас, Аарон. Ты думал о нас, не только о Кафке… – поднявшись, он поцеловал большие глаза цвета лаванды:
– Нет, Тиква, – шепнул юноша, – не два дня, а вся жизнь.
Защебетав, сорвавшись с окна, воробей пропал среди крыш Монмартра.
Стюард в темно-синей форме Air France забрал поднос:
– Желаете еще кофе, ваша светлость… – билет Джо покупал по британскому паспорту, где значился его титул. В Японии аристократы не получали отдельной записи в документах: