Венец лжи
Шрифт:
Юной, мечтательной, и папа был совершенно прав, утверждая, что работа важнее глупого увлеченья.
«Он для меня никто».
Просто мужчина из прошлого, с которым я впервые поцеловалась.
«Ясно тебе, глупое сердце?»
Я тяжело опустилась в кресло. Облокотилась на стол и положила голову на руки. Даже сейчас, со всеми этими ободряющими речами и умозаключениями, я все еще чувствовала вину за то, что никак ему не помогла.
«Вот почему я
Не потому, что все еще верю, что мы созданы друг для друга, или произошедшее между нами безумие было чем-то сказочным, а потому что мне не удалось вызволить незнакомца из тюрьмы, которая, вне всякого сомнения, лишила его последних остатков доброты и выплюнула озлобленным, циничным и жестоким.
Я не сдержала свою клятву.
Жизнь за жизнь.
Он меня спас.
«А я его нет».
Долгие месяцы я пыталась разыскать незнакомца. Обзванивала полицейские участки, окружные тюрьмы, даже нескольких бесплатных адвокатов, чтобы узнать, не попадало ли к ним его дело.
Но ничего.
У меня не было имени и только неопределенное описание — мешала его густая щетина, ночь и толстовка.
Оставшаяся у меня в сознании картинка была скорее загадкой и влюбленностью, чем четким образом, подходящим для художников-криминалистов или для внятных описаний.
Как будто его никогда и не существовало.
Но я знала, что это не так, потому что все еще думала об ожерелье с сапфировой звездой, и каждый раз, когда мне удавалось умыкнуть кусочек шоколада, в моем сознании вспыхивал незнакомец. Я должна это пережить. Это была всего одна ночь. Глупая влюбленность девятнадцатилетней девчонки.
Теперь я стала взрослой.
Заваленной работой и совершенно эмоционально вымотанной. Сейдж постарела, но по-прежнему каждый день приходила со мной в офис, по-прежнему мурлыкала у меня на коленях, когда я уже плохо соображала от цифр и таблиц, и по-прежнему прижималась ко мне в постели, когда меня одолевало одиночество из-за мыслей о жизни, которой я лишена.
Два года назад у моего отца случился инфаркт, мне пришлось распрощаться со своей юношеской инфантильностью и больше не сетовать на судьбу. Врачи сказали, что папа вскоре поправится, но должен уйти с руководящей должности.
Последнее подписанное мной завещание вступило в полную силу, и он назначил меня единственным распорядителем, имеющим контрольный пакет акций и решающее слово по всем вопросам.
Если раньше мужчин моего возраста пугал мой статус наследницы, то теперь, когда я сделалась главой концерна, завязывать отношения стало совершенно невозможно.
Папа верил в любовь.
А я — нет.
Не потому, что я этого не хотела, а потому, что дело всей моей жизни лишило меня такой возможности. Мне пришлось признать, что у меня нет времени на романтические отношения, нет сил на свидания и нет никаких перспектив в партнерстве, кроме расширения бизнеса.
Мне так повезло по сравнению с остальными людьми.
«Любовь — это небольшая цена».
Я
Не важно, что Грег меня не интересовал.
Меня не трогало то, что он всего на три года старше меня и получил степень бакалавра по бизнесу в Йеле. Он был скучным и лишенным чувства юмора. В общем, полной противоположностью Стиву, который знал меня еще ребенком и, когда я начала управлять «Бэлль Эль» постоянно шутил и давал всем смешные прозвища.
Я считала его своим дядей, хоть и не имела с ним кровного родства.
Грег был ненужным двоюродным братом, с которым я бы предпочла состоять в родстве, так что у меня были веские основания отвергать его ухаживания.
Сейдж толкнулась мне в ногу, тихонько мяукнув под столом, где все это время сидела в корзинке, полной одеял и игрушечных мышек.
— Да, да. Знаю, что он просто обо мне заботится.
Папа хотел, чтобы я вышла замуж и нашла партнера, который помог бы мне в управлении «Бэлль Элль». Он встретил маму, когда ему исполнилось двадцать, и это была любовь с первого взгляда. Он не мог понять, почему в свои двадцать два я еще никого себе не нашла.
Очевидно, ему и в голову не приходило, что я была влиятельной женщиной во все еще сексистском мире, где мужчины (даже если они в этом не признавались) воспринимали отношения с женщиной, у которой зарплата больше, чем у них, как потенциальную кастрацию.
Погрузившись в свои мысли, я усердно работала над отчетами нашего филиала в Гонконге, когда в дверь моего кабинета неожиданно постучала Флёр.
— Сейчас шесть вечера, Вам через тридцать минут уезжать.
— Ого, серьезно? Мне кажется, что всего пять минут назад было два часа дня.
Девушка усмехнулась и перекинула через плечо свою длинную каштановую косу.
— Как и всегда, когда Вы с головой уходите в работу, то теряете счет времени, — она впорхнула в кабинет с пакетом из химчистки, в котором находилось черное платье.
Положив его на подлокотник кожаного дивана, Флёр сказала:
— Не понимаю, почему Вы не даете мне принести для Вас из магазина что-нибудь более веселое и яркое. Что-то мне подсказывает, что Вам бы очень пошел зеленый, — она подняла руки, создав вокруг моего лица воображаемую рамку. — Насыщенный изумрудный. Или, может, ярко-сапфировый, как та звезда, которую Вы постоянно рисуете, когда разговариваете по телефону с поставщиками.
Я от нее отмахнулась.
— Черный подойдет.
— Вы всегда носите только черное.
— Черный — это бизнес и порядок во всем.
— Но жизнь — нет, — она грустно улыбнулась. — Жизнь — это веселье и суматоха.
Отойдя к двери, девушка добавила:
— Вы должны помнить, что когда-нибудь…
Она ушла прежде, чем я успела ее уволить. Хотя, я вряд ли бы уволила Флёр, потому что без нее и Сейдж мне не с кем было поговорить, за исключением моего отца.
Я уставилась на черное платье.