Венец Прямиславы

Дворецкая Елизавета Алексеевна

– Здорова будь, княжна! – наконец поклонился он ей, и у нее потеплело на сердце, когда она услышала его голос и слово «княжна». – Выросла-то ты как, Вячеславна! Прямо как березка стала!

– Здравствуй и ты, боярин! – Она улыбнулась, кланяясь в ответ. – Ты-то вовсе не изменился, такой же молодец! – сказала она, подходя ближе. – Будет тебе и обед, и баня, и постель, только ты уж не томи меня, скажи: с чем приехал? Что батюшка? Где он? Здоров?

– Здоров князь Вячеслав и тебе того же желает! – Милюта Веченич кивнул и погладил бороду. – Он теперь в селе Ивлянке, на Припяти. На Туров идем. Знаешь ведь про наши дела?

– Как не знать! Когда же вы из Венгрии успели? Ведь это какая даль!

– Да мы

и в Венгрию не успели, только до Галича и добрались. Там нас и новости застали. Не все в Турове предатели, слава Богу, есть еще те, кто помнят, кому крест целовали. Боярин Воинег Державич нам вслед сына послал, тот и рассказал, что надо назад поворачивать. Вот мы и повернули. Теперь домой идем, воров взашей гнать. Во Владимире торговые гости здешние говорили, что с собой в Туров князь Юрий холопок взял, а жену оставил, а нам и это на руку. Раз, говорит князь Вячеслав, не умел князь Юрий ценить нашей дружбы, так и поделом… Ну да батюшка тебе сам все расскажет. Собирайся, княжна, до Турова еще ехать долго, а ждать нам некогда.

– Прямо сейчас и поедем? – Прямислава едва верила в такой поворот событий.

– Прямо сейчас, чего ждать-то?

– Ты что же это, воевода, жену у мужа увезти хочешь? – Игуменья Евфимия, до сих пор молча их слушавшая, нахмурилась. – Что князь Юрий-то скажет на это? Кого Бог соединил, того человек не разлучает!

Но Прямиславу ее слова не смутили. Сообразив, что она прямо сейчас вырвется из монастыря и уже на днях увидит отца, она пришла ее в такой восторг, что ей хотелось визжать и прыгать. Игуменья не имела власти задержать княгиню, а ее одобрение Прямиславу не волновало.

– Не знаю, матушка, – спокойно ответил игуменье боярин Милюта. – Я за князя не решаю.

– Хочет с дочерью повидаться, если рядом оказался, пусть повидается, какой в этом грех? – добродушно посочувствовал отец Селивестр, монастырский духовник. Он понимал, что не все так просто, но делал вид, что ничего особенного не происходит.

Игуменья подозрительно посматривала то на одного, то на другого, не зная, на что решиться. Отец Селивестр бросил ей многозначительный взгляд: незачем, матушка, на неприятности нарываться.

– Уж кого Бог соединил… – повторила она. – Зачем же Вячеслав Владимирович это придумал? Хочет повидаться – пусть приезжает, мы всегда гостям рады. А княгине надо бы к мужу собираться, он над ней голова.

– Это, матушка, не нашего ума дело, это дело княжье, – ответил игуменье боярин Милюта. – Князь Вячеслав велел мне к нему дочку доставить, я доставлю. А кто кому голова – не мое дело.

Он говорил спокойно, миролюбиво, но в этом уверенном «доставлю» слышалась твердая решимость исполнить поручение. Игуменья умолкла, вспомнив, что ей, при ее сане, не вполне уместно вмешиваться в мирское дело.

– С кем же ты поедешь? Одна нянька будет провожать? – озадаченно спросила она. – С одной нянькой, как сирота какая-нибудь? Хоть Крестю вот возьми! – Взгляд ее упал на юную послушницу, которая стояла поодаль, якобы на случай, что ее услуги понадобятся, а на самом деле с любопытством ловя каждое слово. – Она тебя проводит, а там вместе назад. Или… – Игуменья колебалась, не зная, придется ли Прямиславе вернуться сюда. – Как там Бог велит… Может, в Туров поедешь… Ну, пришлешь ее ко мне, как не нужна будет. А то нехорошо так: скажут, игуменья одну отпустила, как сироту какую-нибудь…

– Спасибо, матушка, – коротко поблагодарила Прямислава.

Пока Зорчиха собирала пожитки, для женщин отыскали кибитку. После обеда тронулись в путь. Никто их не задерживал: юные князья Юрий и Вячеслав то ли не успели вовремя узнать об отъезде княгини, то ли не решились вмешиваться. Игуменья Евфимия благословила в дорогу, и вот уже кибитка выехала на разбитые плахи Апраксиной улицы. Прямислава смотрела в окошко, и сердце у нее учащенно

билось. Она не помнила ни Смоленска, в котором родилась, ни Турова, из которого ее выдавали замуж, и Берестье стало для нее почти родным городом, единственным, который она знала и к которому привыкла. Как часто за эти семь лет она проходила здесь пешком под охраной одной только няньки, а теперь ее провожает целый отряд с воеводой! Еще сегодня утром она не догадывалась, что ей придется так скоро покинуть не только монастырь, но и Берестье. Надолго ли? Или навсегда? Едет ли она всего лишь повидаться с отцом, или судьба ее, казалось бы навек определенная еще в детстве, решительно меняется?

– Дружба-то вся, выходит, врозь! – бормотала Зорчиха. – Дружба врозь, и родство все врозь.

Прямислава молчала. Родство тем и трудно, что родичи жаждут владеть наследством общего предка и все имеют право на одно и то же. Вокруг Киева, Новгорода, всех русских городов вечно кипит соперничество. Кто старше: младший брат прежнего князя или его сын? Один указывает на более близкую степень родства, а другой на свои седые волосы, и каждый отстаивает свое право. А так как дядя нередко бывает моложе племянника, а двоюродный дед может оказаться ровесником внука, то разобрать, кто ближе к вожделенному престолу, порой мудрено. Кто мечом дотянется, тот и владей.

И ярости, с которой дерутся эти родичи, могли бы позавидовать злейшие враги.

Но вот Берестье давно осталось позади, начинались сумерки, а отряд все ехал. Зорчиха дремала, а Прямиславу разбирало беспокойство. Судя по личику Крести, едва видному в темноте кибитки, по ее вздохам и по тому, как она елозила на своем месте, ей тоже было нехорошо. За эти семь лет Прямислава ни разу не проводила ночи вне стен Апраксина монастыря, а бедная Крестя давно свыклась с мыслью, что ни в каком другом месте ей отныне не ночевать – до тех самых пор, пока из кельи не переложат рабу Божию в могилку. Оказаться ночью посреди чиста поля им обеим было непривычно и тревожно, и хотелось поскорее найти хоть какой-нибудь ночлег. Вид бескрайнего темнеющего неба, свежий ветер на просторе и далекие крики ночных птиц в роще сами по себе были для них приключением.

– Потерпи, княжна, скоро отдыхать будем! – К их кибитке приблизился верхом боярин Милюта. – Ждет ведь нас князь Вячеслав, вот я и хочу засветло побольше проехать, чтобы завтра хоть к ночи на месте быть. По-хорошему, тут дороги на три дня, да ведь поспешать надо! У нас еще Туров впереди.

– Бог милостив, поспеем! Торопливый! – ворчала Зорчиха, когда воевода отъехал. – Не ехать же в такую темень, тут шею-то себе свернешь, не заметишь!

Но они все ехали, чуть ли не на ощупь, пока не добрались до маленького сельца из пяти-шести дворов. Где-то внизу текла невидимая речка, над обрывом поднимались вершины огромных старых ив. Деревья качали на ночном ветру своими растрепанными головами, и непривычной к такому Прямиславе было жутко на них смотреть. Даже вспомнилась Баба-яга, про которую Зорчиха рассказывала ей еще дома, в Смоленске. И маленькие избушки под растрепанными, перекошенными соломенными крышами казались такими же загадочными и жутковатыми, как изба Бабы-яги, где на каждом колу тына висела человеческая голова. Громкий стук, который подняли кмети боярина Милюты, колотя во все двери разом, быстро вернул княгиню к действительности. За маленькими окошками уже угасли последние лучины, там все спали, и двери открывались весьма неохотно. В моргающих со сна, хмурых смердах в длинных серых рубашках уже не было ничего жуткого или загадочного; нежданным гостям не слишком обрадовались, но с вооруженным отрядом не поспоришь. Вскоре Ростиславу, Крестю и Зорчиху уже ввели в одну из избушек. Полусонные, недовольные и встревоженные хозяева столпились в заднем углу у печки, мигая при свете лучины, дети таращили глаза на незнакомых.