Венецианская маска
Шрифт:
Вчера на занятии по композиции профессор Гарибальди предложил нам «разбить лед» и рассказать почему мы здесь. И пока бородач в гавайской рубашке выступал с экспрессивной речью, я вдруг осознала, что понятия не имею, зачем я здесь.
– …Да, привет. Я — Анна Соколинская, из России. И я здесь в поисках абсолютной красоты.
«Что черт возьми ты несешь, Анна?» — надрывался мой внутренний голос, и мои щеки раскалились так, что на них можно было пожарить яичницу.
Неловкая пауза. Взгляды всех прикованы ко мне. Два панка с первого ряда о чем-то шепчутся вполголоса, а потом с повизгиваниями смеются, точно две гиены.
—
— Я хочу сказать, что если где-то и есть универсальная истина, то только в красоте. И искусство для меня — это лучший инструмент, чтобы постичь ее, — опустив глаза, ответила я.
— Спасибо, Анна. Это очень глубоко. О связи красоты и искусства мы еще поговорим, но спасибо тебе, что подняла эту тему.
Я села на место униженная. Никогда мне еще не было столь тошно.
11 сентября, понедельник
Кажется, я куда-то падаю. И насчет этого падения меня разрывают противоречивые чувства.
Мне очень нравится один человек, нравится его образ мыслей. Он профессор. Я заметила его еще в первый день, когда директор Боски произносил приветственную речь за кафедрой. Взгляды всех студентов были прикованы к директору. Всех кроме меня. Я одна не могла оторваться от этого профессора, такое у него было лицо: с классическими чертами, нежной полупрозрачной кожей и чуть подрагивающими уголками губ. Опасность я почуяла почти сразу, стоило только ему улыбнуться. Что это была за улыбка! Ею можно было свечи зажигать вместо спичек: столько в ней было теплоты. Я тогда еще захотела нарисовать ее во что бы то ни стало. А сейчас думаю, что не должна ни в коем случае.
Мы всегда чувствуем, когда заболеваем. Перед тем как запылать жаром, тело посылает нам предупредительные сигналы. В горле першит, вдруг наваливается усталость, замыливается сознание. Тогда, если вовремя принять меры, если ударить по болезни залпом из лекарств, можно предупредить ее начало. Я попыталась это сделать, прогуляв первую лекцию профессора Палладино. Но было слишком поздно. На второй лекции, слушая его негромкий голос, я чувствовала, как мое сердце наполняется странной горьковатой нежностью, а пол уходит из-под ног. Я не хотела падать в омут страстей, я цеплялась и барахталась, но кажется, меня все равно туда затянуло.
Марк это почувствовал в последний раз, и мне стало стыдно. Он действительно хорошо меня знает. Я так превозношу интеллект, так вохищаюсь талантом, что готова поддаться любым иллюзиям. У него нет повода для ревности, конечно: если над своими эмоциями я не вполне властна, то над действиями и выбором властна точно.
13 сентября, среда
Я случайно разбила подарок Марка, задев его локтем, когда накручивала волосы. Это была сине-белая керамическая фигурка мельницы, перед которой невинно соединили губы в поцелуе мальчик и девочка, — он привез ее мне из путешествия по Голландии.
Это знак, напоминание вселенной, что любовь хрупка и должна быть трепетно оберегаема. Что вокруг, на каждом шагу, нас подстерегают сотни соблазнов. Что человек, которого мы выбираем, не всегда понимает нас, а нам не всегда близок его выбор или жизненная позиция.
Марк умен, очень умен, но это подвижный ум ребенка. Его взгляд на жизнь — незамыленный и чистый, скользящий по поверхности
Мне нравится думать, что все мы — части одного большего целого, что гонка за властью увлекательна, но по большому счету, не имеет смысла, что жизнь — даже если она в основном состоит из работы в офисе и быта, — может быть наполнена радостью и красотой, за которыми не нужно отправляться в путешествия вокруг земного шара, но нужно научиться их видеть в мелочах вокруг, и что секрет счастья спрятан в нас самих.
Все это банально, когда я пытаюсь это выразить словами, ибо это уже было сказано многими и сотни раз. Это говорят слишком часто, и слова давно утратили силу своего воздействия. Но когда я думаю, о том, что beyond, иногда я испытываю глубинное счастье, в иные моменты мне открывается красота вещей, и обычные лица на городских улицах кажутся прекрасными в своей гармонии. Иногда, к сожалению, реже чем хотелось бы, мне так хорошо, что на глаза наворачиваются слезы.
Я хочу, чтобы любовь наполняла мое сердце, но источник должна найти сама. Я знаю, что когда мы с Марком вместе, пламя нашей любви горит ярко, но в разлуке я словно отпускаю его и из МЫ возвращаюсь в уютное Я. Разлука не тяготит меня, я вовсе не страдаю и не считаю мгновения до нашей встречи. Может быть, меланхоличность моей натуры и внутренняя предрасположенность к одиночеству дают о себе знать. А может, ощущение преходящности событий и уверенность в нашей скорой встрече.
У меня нет ответа. Но только что я собрала осколки разбитой мельницы и твердо решила: между мной и Марком это останется последней вещью, которая оказалась разбита.
Я прервала чтение, чтобы подойти к окну и распахнуть его пошире: мне вдруг стало душно. Если в описании Марка я еще худо бедно узнавала своего отца, казалось до боли неправдоподобным, что эти строки писала мама. Дело было не только в том, что я никогда не знала ее наивной и чистосердечной девушкой, какой она представала из записей, сколько мне вообще было трудно представить ее влюбленной. В моих глазах она была деятельна, рациональна и застегнута на все пуговицы, она решала проблемы логическим анализом и никогда не пускала нюни. Я не знала ее сентиментальной: я знала ее прямолинейной и волевой. Чувствуя себя до странного оторванной от реальности, я продолжила чтение.
14 сентября, четверг
Мне немного не по себе писать здесь вещи, которые у меня на сердце, потому что они кажутся мне неправильными. Есть ли моя вина в том, что я безвольно и глупо позволила себе последовать за фантазиями и воспылала чувством к своему профессору будучи счастливой в отношениях с другим?
У этого чувства нет и не может быть ни развития, ни будущего. Оно может стать для меня истоничком терзаний, или же источником вдохновения. Я знаю, оно точно пройдет, когда учеба кончится. Я знаю, наваждение временно… Но я плохо сплю, мое сердце колотится, а быть с ним вдвоем в помещении мне сладостно и невыносимо.