Венера из меди
Шрифт:
Он завернул в виноградные листья два самых больших и дал мне их бесплатно. Я положил пирожные в шляпу, которую нес в руках. Потом я повернул к дому и особенной девушке, которая ждала меня там.
Я оставил осла в наемной конюшне, так как ожидал, что проведу некоторое время в помещении, и не нужды лишать его тени, сена и компании. Кроме того, я ненавижу оплачивать время простоя.
Конюшня была всего-лишь за углом от дома, где мы жили. С этого перекрестка можно видеть весь многоквартирный дом. Я походил на парня, впервые влюбленного, который с изумлением смотрит на все вокруг. Я посмотрел наверх, что вы обычно никогда не делаете, так как мыслями уже внутри и пытаетесь найти ключ.
Солнце светило прямо мне в левый глаз.
Что-то было странным. Я прикрылся рукой от солнца. Казалось, дом дрогнул, но это был не световой эффект. Я был в пятидесяти ярдах от него. Улица была оживленной, никто поначалу ничего не заметил.
Весь фасад моего дома рухнул, очень быстро, как лицо человека расплывается, когда на твой глаз наползает слеза. Здание колебалось, вися без опоры. Все опоры, которые удерживали строение вертикально, перестали действовать, на какое-то мгновение каждая часть держалась сама по себе. Что-то позволяло еще строению сохранять форму, а потом оно исчезло. Многоквартирный дом аккуратно сложился, валясь сам на себя.
Затем на улицу обрушился грохот.
Сразу после этого все мы утонули в большом облаке известковой пыли, которая окутала все жгучей, удушающей грязной пеленой.
LVII
Сначала невероятная тишина. Затем люди начинают кричать.
Сперва надо очистить от пыли глаза. Пытаешься отряхнуться – становится только хуже. Ты не можешь двигаться, пока не начнешь снова видеть. Ты пытаешься понять, что происходит.
Первые крики – это люди на улице, испуганные и потрясенные, но благодарные за то, что у них, по крайней мере, есть еще дыхание, чтоб кричать. Потом могут быть другие, из-под щебня, но будут ли они – сложно сказать, пока паника не уляжется, и кто-то не организует людей. Кто-то всегда находится.
Существует порядок действий, которому все следует. В Риме здания падают часто.
Весть быстро разносится по окрестностям, грохот это гарантирует. В мгновение ока люди сбегаются с лопатами и досками. Другие побегут вслед за ними с тележками, баграми, тачками со строительных площадок, самодельными носилками и, возможно, даже с лебедкой. Но недостаточно быстро. Если дом, как было известно, был жилым, те из вас, кто случился рядом, не ждут. Еще до того, как появятся люди с лопатами, вы начинаете разгребать завал голыми руками. Это мало что дает. Но как можно просто стоять?
Все, о чем я мог беспокоиться на этом свете, были два пирожным в шляпе полной пыли. Я положил шляпу на порог и прикрыл ее плащом. Поступок, в самом деле, пока я пытался прийти в себя.
Оставайся тут… Не волнуйся – оставайся тут и жди меня!
Чтоб добраться до нашего жилища, мне, казалось, потребовался год. Другие тоже шли вперед со мной. Даже если ты тут чужой, ты делаешь все, что в силах.
Я хотел кричать, я хотел реветь. Я не мог вынести, чтоб произнести ее имя. Кто-то закричал; крик, просто звук, чтоб сказать – мы тут. И вот, мы встали около горы обломков, прислушиваясь. Таков порядок: вы кричите или чем-то стучите, а потом слушаете, затем копаете. Если повезет, вы выкапываете кого-то. Но ты все равно копаешь. Ты выламываешь целые балки, как будто это поленья для печи, переворачиваешь двери, которые все еще прикреплены к своим рамам, раздвигаешь треснувшие перекладины и роешься среди тонн бесформенного камня, который совсем теперь не походит на материал, пошедший на строительство дома. Воздух вокруг в клубах пыли. Какие-то фигуры движутся. Месиво под твоим башмаком внезапно осыпается, и ты оступаешься, твое сердце бешено стучит, тебя окутывают более плотные облака пыли. Четырехдюймовый гвоздь, все еще такой же сияющий, как в день, когда он был забит в стену дома, вонзается в твое голое колено. Твои руки исцарапаны в клочья об куски кирпича и бетона. Твой пот с трудом может
Время от времени люди снова останавливаются и призывают к тишине, затем кто-нибудь, у кого хватает для этого мужества кричит. И ты слушаешь как тонкой струйкой сыплется мелкая крошка из известки среди сломанных кирпичей и плитки и обрывков бумаги, которые когда-то были твоим домом.
Если это было большим зданием, то ты знаешь, еще до того, как будешь вслушиваться, что есть очень маленький шанс, что хоть кто-то ответит.
Пока мы работали, я ни с кем не говорил. Даже незнакомые люди, должно быть, поняли, что это место мне не чужое. Когда принесли первые лопаты, я сразу схватил одну; на правах собственника. В какой-то момент раздался треск, и куча обломков просела, поэтому мы все отскочили назад. Я взял на себя руководство, чтоб укрепить место подпорками. Я был в армии. Меня учили, как руководить гражданскими, когда они бегают вокруг как цыплята. Даже при катастрофе ты не должен терять голову. Даже если бы я потерял ее, она ждала бы этого от меня. Девочка ожидала от меня, что я сделаю все, что смогу, чтоб спасти хоть кого-нибудь. Если она была тут, то по крайней мере, я был рядом с ней. Я оставался бы тут днем и ночью, пока не отыскал бы ее.
Чувства должны были прийти позже. Чем позже, тем лучше. Я не был уверен, что смог бы вынести то, что говорил мне мой разум, если бы стал это чувствовать.
Когда нашли тело женщины, все притихли.
Я не знаю, кто назвал мое имя. Люди расступились. Я заставил себя проковылять туда и посмотреть; все ждали и смотрели на меня. Руки коснулись моей спины.
Она была вся серая. Серое платье, серая кожа, серые матовые волосы, в них была гипсовая пыль о строительная крошка. Целое тело, словно слепленное из пыли. Так покрыта грязью, что узнать было невозможно.
Нет сережек. Не та форма мочки уха, и ничего золотого в нем – ухо даже не проколото.
Я покачал головой:
– Моя была выше.
Кроме того, как только я уверился, что могу смотреть на нее без эмоций, я мог бы сказать, что под покровом серой пыли ее волосы останутся седыми. Волосы были тонкими – только короткий хвостик, не толще моего мизинца, длиной около фута. У моей же была толстая коса, доходившая ей до пояса.
Кто то закрыл ее лицо шейным платком. Раздался голос:
– Должно быть это старуха с верхнего этажа.
Сумасшедшая старуха, что так часто проклинала меня.
Я вернулся к работе.
Это меня расстроило. Я уже начал представлять, что мне предстоит найти.
Я сделал паузу, вытирая пот со своего грязного лба. Кто-то, кто считал, что у него сейчас больше сил чем у меня, взял из моих рук лопату. Я отодвинулся, когда он набросился на завал из строительного мусора, в том месте, где я стоял. Некоторое время я стоял отдыхая, потом что-то привлекло мое внимание.
Это была ручка корзины. Я узнал черное блестящее волокно из пальмового листа, которым моя мать обвила ее, когда тростник начал расплетаться. Я вытащил ее на поверхность. Кое-что из моих вещей. Раньше она висела рядом с дверью в нашей гостиной.
Я отошел в сторону. Стоявшие вокруг тихо протягивали питье, чтоб смочить горло спасателей. Я обнаружил, что мне в руку сунули стакан. Негде было присесть. Я опустился на корточки, выпил, поставил стакан, вытряхнул грязь из корзины и заглянул внутрь. Не много. Все что у меня осталось. Гордость нашего домашнего хозяйства: десять бронзовых ложек, которые Елена когда-то дала мне, она не позволила мне спрятать их в своем матрасе, так как теперь они нужны были для ежедневного употребления; блюдо, которое раньше принадлежало моей матери, отложенное для нее; мои лучшие башмаки, спрятанные от попугая… и терка для сыра.