Венера Прайм
Шрифт:
В одной группе был постоянный состав: Спарта, Хокинс и Форстер. В другой — Блейк, Уолш и Марианна или Мэйс. Группа работала двенадцать часов, затем, при помощи точно отмеренных инъекций препарата, столько же спала, и в это время работала другая. При таком графике Хокинс находился на корабле практически все время под действием снотворного и пообщаться с Марианной не мог. Марианна и Мэйс тоже были лишены возможности общения, поскольку либо один, либо другая спали, или спали оба сразу. Это был хороший план, и он сработал — по крайней мере, в первые два дня.
Затем у «Вентриса» возникла проблема со сверхпроводящим радиационным
Помещение, которое он называл «художественной галереей», было огромным даже по меркам расы, создавшей корабль-мир. Как и другие конструкции корабля-мира, оно было из того же блестящего материала, что и марсианская табличка. Пик самого высокого здания поднимался на половину расстояния между двумя внутренними уровнями — самое большое открытое пространство во всем корабле. Здание было гораздо выше Эйфелевой башни и напоминало Нотр-Дам — контрфорсы и все остальное.
Сэр Рэндольф Мэйс настоял на том, чтобы назвать это здание «храмом искусства» и название прижилось.
После целого дня исследований Форстер пришел в восторг: «Опустошите лучшие музеи Земли, избавьте их от всех их законных, собственных сокровищ, а также от всей их злополучной, украденной добычи, и у вас не окажется такого количества предметов, которое находится здесь». По его приблизительной оценке, количество экспонатов в храме составляло от десяти до двадцати миллионов. Какую часть культурного разнообразия инопланетной цивилизации они представляли, естественно, никто не мог знать. А такое количество экспонатов указывало на то, что история исчезнувшей расы была намного длиннее, чем история людей на Земле.
Прошло еще два дня. Поскольку первоначальное расписание Форстера не работало, то Тони Гроувз находился в субмарине, а Билл Хокинс — в воде с Марианной. Первый раз после катастрофы он остался с ней наедине. Они болтали по гидрофону, не затрагивая щекотливые темы. Хокинс был благодарен ей за то, что она охотно с ним общалась. Работу, которую они выполняли, она освоила быстрее его.
Они фиксировали длинный фриз, изображавший океанское дно с богатым скоплением морских существ — сцена из природы похожая на коралловый риф у берегов Австралии. Рядом со многими растениями и животными были вырезаны слова — возможно названия. Хокинс их читал, пытался переводить, подсвечивал, чтобы лучше рассмотреть, фонарем, закрепленным у него на лбу, потому что прожектора «Манты» часто не хватало и не заметил, как заблудился. Свернул в проход налево, потом направо, а когда вернулся, как ему казалось назад, то не увидел ни «Манты, ни Марианны.
— Тони, ты где? Я тебя не вижу. — Ответа не последовало. Скафандры не были оснащены гидролокаторами, а гидрофоны плохо работали среди сильно отражающих поверхностей.
Хокинс не волновался: он не мог уйти слишком далеко. Но, после нескольких минут поисков, оказавшись в маленькой круглой комнате, из которой расходились в разные стороны шесть коридоров, он почувствовал первый укол беспокойства. В этот момент луч его фонаря упал на статую. Ее вид ошеломил Хокинса.
Хокинс был первым человеком,
Два глаза безмятежно смотрели на него — глаза, сделанные из хрусталя, как греки делали глаза из бронзы Но эти глаза были в тридцати сантиметрах друг от друга, на лице, в три раза больше человеческого, на лице без носа и с ртом, который не был человеческим, возможно, вообще не был ртом, а скорее замысловатой складкой плоти.
В лице и теле не было ничего человеческого, но эта фигура глубоко тронула Хокинса, ибо художник удивительным образом преодолел барьеры времени и культуры. «Не человек, но все же человек» — подумалось Хокинсу. Почему-то сразу было ясно, что это высокоинтеллектуальное создание. От лица существа исходила спокойная, уверенная сила, мудрость и власть. И еще там была печаль, печаль расы, которая сделала какое-то колоссальное усилие и обнаружила, что все оказалось напрасным.
Хокинс завороженно парил перед существом, которое казалось закутанным в собственную плоть. Как у гигантского кальмара, над его лицом возвышалась высокая мантия, и он был опоясан щупальцами, но в отличие от кальмара его тело было длинным, узким эллипсоидом, его нижняя половина была снабжена мощными плавниками. Жабры отмечали его мантию шевронами; их водозабор находился над лицом, отдельно от кажущегося рта, венчая «лоб» существа, как диадема.
Хокинс подумал, что эта статуя установлена здесь специально, чтобы перекинуть мост через время, чтобы приветствовать любые существа, которые могут однажды войти в большой корабль.
— Билл, это чудесно, — послышался голос Марианны.
Вздрогнув, он сделал неуклюжую попытку повернуться. Она плыла всего в трех метрах позади него.
— Как ты оказалась здесь? — резко спросил он.
— Я заметила отблеск фонаря в этой стороне. Ты напугал меня до смерти. Я была совсем одна… наверно, целый час.
— Скорее пять минут, но я должен извиниться. Нам придется быть осторожнее. Я… боюсь, я просто увлекся.
Сияющий взгляд Марианны был прикован к статуе:
— Только подумай, что он ждал здесь, в темноте, все эти миллионы лет.
— Больше нескольких миллионов. По крайней мере, тысяча миллионов… миллиард, как вы говорите в Северной Америке.
— Мы должны дать ему имя. По-моему, это что-то вроде посланника, приветствующего нас. Те, кто сделал его, знали, что однажды кто-то обязательно придет сюда и увидит. В нем есть что-то благородное и что-то очень печальное. — Она перевела восхищенный взгляд на Хокинса. — Разве ты не чувствуешь?
Он смотрел на нее, освещенную только отраженным светом их фонарей, и в этот момент он был убежден, что это самая красивая женщина, которую он когда-либо встречал, и чувствовал знакомую, все усиливающуюся боль, там, где должно было быть его сердце.
— Посол, — сказала она. — Назовем его «Послом». Смотри какой у него интеллектуальный взгляд.
Хокинс, напомнив себе, где он находится, снова посмотрел на статую и обнаружил, что реакция Марианны на… посла была практически идентична его собственной.
— Билл, тебе не кажется, что мы должны забрать его с собой? — прошептала она. — Чтобы дать людям всего человечества некоторое представление о том, что мы действительно нашли здесь?
Ему не хотелось с ней спорить:
— Лучше обсудить это с профессором.