Венок Альянса

Allmark

– Почему же вы вспомнили о нём сейчас?

– Когда я увидела ту фотографию… Я просто много думала об этом в последние дни, больше, наверное, чем все годы до этого. Потому что думала о Виргинии, о том, что это было важно для неё… О том, как долго мы с ней спорили, как я не сдавалась – упрямством мы стоим друг друга. И вот теперь я не знаю, где моя дочь, когда я снова её увижу… Если б я пошла на поводу её желания раньше – может быть, мы б не оказались на этом злосчастном корабле… Когда я увидела ту фотографию… Просто ёкнуло сердце. Просто я подумала – невероятно, но мне кажется… Вы сказали, что это ваш муж, вы рассказали, что он погиб в кампании по освобождению Центавра, и я не усомнилась, что он центаврианин.

– Кэролин…

– Мне кажется, это какая-то злая ирония. То, что судьба вот так сводит людей, которые легко могли не встретиться…

– Кэролин, этот молодой человек был телепатом?

– …и заставляет… перед лицом возможной беды быть откровенной… С теми, с кем у тебя теперь, невольно, общая судьба…

Лаиса ожесточённо теребила в руках складку платья.

–

Я тоже стала жертвой восприятия, Кэролин. Рикардо… Я ведь познакомилась с ним на Центавре. С человеком, переодетым центаврианином. Рейнджером. Я слушала рассказы о его жизни… О том, как он водил грузовые корабли между Землёй и колониями, как с риском для жизни стал помогать людям, попавшим в беду, как ему пришлось скрываться, стать контрабандистом, как много раз он был на волосок от гибели… Слушала рассказы о его семье, об отце и матери, о сёстрах… Я никогда ни от кого не слышала раньше, чтоб говорили о семье… так. В его лице можно было полюбить всё земное человечество, так это было прекрасно, горячо и искренне… Я запомнила его как Рикардо Алвареса, он всю эту большую чудесную жизнь был Рикардо Алваресом… Но у него было и другое имя и другая семья… У него был брат…

Проснулся Алан, кажется, задолго до того, что по его личному распорядку могло б считаться утром. В каюте было полутемно – приглушённый свет ночника они так и не убрали совсем, когда засыпали. В его свете волосы Андо казались темнее, густыми, как цветочный мёд или тёмный янтарь. Сон всё ещё не отпускал Алана. Горячий, неправильный сон. Чувствовал ли, слышал ли его Андо? Он вгляделся в его спящее лицо. Нет, оно не было омрачено тенью беспокойства, и не было никаких признаков близящегося пробуждения. Хотелось верить, что мысли его были в эти часы где-то далеко, не коснулись этих неистовых, мечущихся в нём страстей. Алан выдохнул, пытаясь восстановить, выровнять дыхание. Справится… он теперь со всем справится. Когда-то ему казалось, что он не вырвется из тисков кошмара, не получит никакого понятия о нормальной жизни… Он получил. И он будет дорожить этой жизнью, он не пренебрежёт этим шансом…

Шанс… то, что он остался здесь сегодня, было тоже дарованным ему шансом, только вот для чего… Разумеется, если б всё было именно так правильно, как звучало – для того, чтоб быть с ним рядом, чтобы высказать свою благодарность, свою готовность помочь, чем может. Не для того, чтоб предаваться, как это называют, нечистым помыслам… Тело Андо, как обычно ночью, полностью обнажённое, было только слегка прикрыто покрывалом и его собственными волосами. Алан снова и снова, как обречённый, отчаявшийся бумеранг, возвращался к мысли о том, как хотел бы сейчас откинуть это покрывало. Просто затем, чтоб посмотреть на Андо, запомнить его всего, восхититься… Это покрывало ни в коей мере не сочеталось с его красотой, лишним оно тут было… Алан сердито закусил губу. Когда тебя только что избавили от разъедающего изнутри вечного ужаса, вместе с ним избавили и от самоконтроля. Не было у него опыта обуздания желаний – прежде их обуздывала тьма внутри, ни с кем, ни с чем не желающая его делить.

Андо пошевелился во сне, повернулся на спину, покрывало сползло, обнажая его бёдра. Алан сколько-то времени лежал, повернувшись спиной, зажмурившись, впившись ногтями в ладони. Что-то совсем не доброе, ни к нему, ни к кому-либо вообще, нашёптывало, уговаривало повернуться. От взгляда не будет вреда никому, Андо спит, он не почувствует, он не оскорбится, его мысли, кажется, сейчас где-то совсем не здесь, наверное, с его богом… А он всё равно об этом думает, легче ли ему становится от того, что он пытается не признаваться в этом факте? Злой на себя, Алан повернулся. Ладно, потом он как-нибудь… как-нибудь съест себя за это, как-нибудь скроет это от Андо, как-нибудь это, вообще, прекратит. Сейчас лучше, наверное, дать этому проклятому голосу, чего он там хочет, чтобы он наконец удовольствовался и заткнулся.

Лицо Андо было частично прикрыто разметавшимися волосами, чуть приоткрытые губы выглядели сейчас такими нежными, почти детскими. Алан думал о том, что можно б было смотреть на эти губы всё то время, что осталось до условного утра, и это было бы очень неплохо, пожалуй, это было бы компромиссом с проклятым внутренним искусителем… Внутренний искуситель на компромиссы идти не желал.

Он скользнул взглядом по ключицам, груди Андо. Как это всё… нежно, прекрасно, как… отражает понятие о том, что есть красота, что есть соблазн. Такое стройное, сильное, изящное молодое тело. Алан старался внутренне говорить об этом так, что прекрасно б было рисовать Андо, или лепить с него скульптуры, но не мог обмануться – думал он совсем не об этом. Он не мог не заострять неподобающе много внимания на острых розовых сосках, на лёгкой тени на впалом животе, на выпирающих косточках на бёдрах. Он не мог не думать о тех руках, что ласкали это всё, точнее, не о руках, конечно, плевать ему сейчас было на эти руки больше всего на свете. Он думал именно о том, что были они, эти руки, что были эти ласки. Что тело Андо… слово «не невинно» не подходило, совсем не отражало того, что он хотел бы выразить. Тело Андо знает, что такое соблазн, и это так удивительно рядом с этим светом, этой верой, этими муками, этим исцелением, но совершенно невозможно найти, зацепиться за это противоречие и на нём выплыть из странного затягивающего продолжения сна, того ощущения, что из сна пришло в явь и так же охватило всё его тело. Взгляд его сполз ниже, остановился на магнитом его притягивающем месте между этими выпирающими косточками, сейчас не прикрытом совершенно ничем, кроме лёгкой тени. Он как заворожённый

смотрел на нежный безволосый лобок, внутри всё наливалось сладкой, нестерпимой, жаркой тяжестью, нечто разворачивалось в нём, пробуждалось, захватывало, подчиняя его себе, заставляя смотреть на гениталии парня и уже не желать отвернуться, не желать отказать себе в таком невероятном наслаждении. Он гладил, нежил глазами член Андо, он уже понимал это, но остановиться был не в силах, ему хотелось увидеть больше… Он редко задумывался о том, как выглядят люди полностью обнажёнными, как выглядят не прикрытыми нижним бельём, а вместе с всем тем, что отличает мужчину от женщины, что привлекает мысли и задаёт им… вполне определённую направленность… Нет, он знал, конечно. Но он подумать не мог, что это может быть так красиво. Инстинктивная стыдливость, заставлявшая его отворачиваться, если кто-то переодевался при нём, даже если он просто менял кофту, или опускать глаза, если случайно входил в туалет, когда там уже кто-то был, говорила ему, что это… некрасиво, безобразно, если можно так выразиться. Сейчас его глаза говорили ему совсем иное. Может быть, отсутствие у Андо волос между ног, может быть, в целом безупречное телосложение действовало на него опьяняюще, он, не замечая сам, подполз ближе, навис над спящим телом, жадно охватывая его взглядом, чувствуя этот безумно волнующий запах. Он осознал, что его лицо склонилось к бёдрам Андо, за секунду до того, как коснулся губами этой выступающей косточки на бедре, затем потёрся о бедро щекой, он уже не слышал, не чувствовал этой внутренней паники, хотя где-то там внутри она, несомненно, была, потому что вместе с тем ему пришлось несколько изменить собственную позу, потому что то, что происходило с его телом сейчас, делало его враз ощутимым, как никогда, и несколько… неудобным в районе собственных бёдер. Автоматически расставив колени пошире, сняв это нестерпимое давление, он скользнул губами по паху Андо, по тёплой коже лобка, задыхаясь от ликования и ужаса, которые в равной степени сейчас были наслаждением, он коснулся кожи языком, долго вчувствываясь, смакуя этот вкус. Бёдра Андо, инстинктивно, во сне, раскрылись навстречу его движениям, и это тоже было так восхитительно, волшебно, сводящее с ума. То, что он так раскрывается, так… не в первый раз, много раз, те руки, все те руки… Чувствуя, как подгоняет изнутри, снизу, эта сладкая, волшебная боль, он провёл языком по члену Андо, накрыл его губами, скользнул по длинному упругому стволу в крепком, долгом поцелуе. И совершаемое ему нравилось, он жадно втянул в себя этот ствол, насколько позволяла глубина рта, чувствуя, как он твердеет, наливается силой у него под языком, пальцы судорожно стиснули ткань покрывала, другая рука в это время нырнула между собственных ног, успокаивая хотя бы немного, уговаривая эту боль, этот огонь подождать, не проглатывать его целиком прямо сейчас, не сметать всё его существо в океан, внезапно оказавшийся кипящим.

Андо вздрогнул. Сквозь сон он почувствовал чей-то взгляд, так отчетливо, так ярко, и эти черные омуты глаз. Алан?

– Алан?..

Он сперва не понял, мысль ли это, или звучавший наяву голос. Он вздрогнул, его обожгло, словно ударом молнии. Этот удар резко отшвырнул его, заставил скорчиться, стискивая всё своё ноющее, горящее существо.

Андо приподнялся на локтях, вглядываясь в темноту еще полуслепыми со сна глазами.

– Алан… Что с тобой? – Андо прикоснулся к дрожащему комочку рядом с собой, рукой стараясь приподнять одеяло, - Алан, эй…

Алан, конечно, хотел бы что-то ответить… Но ему совершенно нечего было сказать, и он совершенно был неспособен исторгнуть из себя хоть один осмысленный звук. Он потянулся к руке Андо, стремясь потереться об неё, урвать ещё каплю такого невероятного наслаждения, страдая от подступающего понимания, что сейчас было, чувствуя, как горят губы…

Андо прикоснулся пальцами к голове мальчика, медленно, еще сонно погладил его. Потом одним движением придвинулся, обнимая через одеяло, прижимая голову Алана к своей груди.

– Алан… Ну почему ты все держишь в себе? Ну почему мне нужно обязательно тебя сканировать, чтобы узнать что тебя тревожит? Если это не мое дело – так и скажи… Но твои эмоции отдаются в моей груди болью. Алан, ты слышишь? Я могу… Могу что-то еще сделать? Чтобы тебе стало легче?

«Кошмар… действительно, быть может, кошмар…».

Алан почувствовал, как его тело, разумеется, ничерта не подчиняющееся жалким и противоречивым сигналам разума, начинает бить крупная дрожь, как оно извивается, выгибается, прижимаясь к Андо – источнику наслаждения, источнику безумия, его руки бесновались под покрывалом, судорожно то хватаясь за собственное тело, то пытаясь пробиться к горячему, желанному телу рядом, губы его, оказавшиеся возле груди Андо, жадно прильнули к сладкой, нежной коже, прихватили её, посасывая, давя тихий стон от этого пьянящего вкуса. Голос Андо, звучавший откуда-то, кажется, с другой стороны реальности, пробегал молниями по оголённым нервам, ему казалось, что он пытается разбудить его, но только больше погружает в глубокую, горячую бездну.

Его никогда не били припадки, когда его болезнь настигала его в бодрствующем состоянии, его тело просто деревенело, становилось неподвижным, лишённым каких бы то ни было рефлексов. То, что сейчас происходило с ним, казалось совершенно невозможным…

Андо был в растерянности, в шоке. Что-то произошло, что-то серьёзное, и, несомненно, пугающее для Алана, что-то отличное от прежних его кошмаров, которые не могут, не должны к нему вернуться. Увы, собственное сознание Андо ещё не вполне освободилось от пут сна, вернулось к реальности. Мысли его отчасти были всё ещё далеко, на туманной Тучанкью, он всё ещё наполовину был Дэвидом, идущим по безжизненным солончакам южных областей…