Венок Альянса
Шрифт:
Офелия улыбнулась – рябью дрогнуло изображение чашки, но не исчезло, напротив. Границы проявившегося пятна чуть раздвинулись, проявилась лакированная поверхность стола, старый, потрескавшийся лак, в трещинах невыводимые потёки чернил – ручка у её коллеги, Кристин, протекла на этот стол, и они вместе всеми силами оттирали его, но так до конца не оттёрли, и начальница тогда махнула рукой: «А и чёрт с ним, с этим столом, он ещё президента Сантьяго помнит, хуже ему уже не будет».
«У вас такой голос, Мисси… От вас такое веянье… Словно что-то с Андо родное. Больше, чем если вы просто знаете его. Вы тоже, как он, всё время думаете о боге, бог всегда с вами. Но другой какой-то бог…».
«У меня есть вера, Офелия. Она странная вера, да. У моего бога есть имя, и Андо его знает».
– Устала, Мисси?
– Каждый день бы такую усталость, - Мисси присела на низенький пуфик, потёрла горящие сухие ладони, приняла из рук Алиона с почтением поднесённую чашку с чаем, - много сделали, большая работа.
– Ты просто
– Смешно сказать, я ж пыталась лечить, ещё когда у меня никакой способности не было. Там, с Вероникой… Я, конечно, вот этого всего тогда не могла, просто говорила: «Вероника, держись, вот за это держись, да вот за это…». Ни за что не выпускала, она ж в любую минуту могла умереть, ну или совсем бы ей худо стало… Тогда не спать подолгу привыкла… Та девушка, дочь её, всё расспрашивала меня, наговориться не могла… Ей, бедняге, всё детство талдычили – мать, мол, тебя бросила, родила и сбежала… Ну, как не сбежишь-то, когда с тобой такое сделали… Когда дочь даже не показали… Там, на Центавре, Веронике даже полегче было, сидели мы, бывало – мы ж меньше всех спали – у мониторов, выцеливали корабли дракхианские… Она всё говорила, какое ж хорошее тут небо. Только вот перестанут летать по нему корабли эти безобразные – и краше не найти. Она счастливая, девочка эта, мать у неё героиня. Такое пережила, продержалась, справилась, и на Центавре – подлетаем, бывало, к кораблю, ей достаточно морду хоть одну дракхианскую в кабине увидеть, и готово… Транслировала им туда что-нибудь любимое из корпусовского житья-бытья – и готов дракх, не до орудий ему уж…
– Я слышал, она говорила… Говорила, что и отца своего нашла.
– Нашла и простила. Сама ему в тюрьму вакцину тогда принесла, от чумы дракхианской… Это правильно, это по-нашему.
– Прощение – трудная работа.
– Как же иначе, трудная… Да без прощения нет исцеления. Он учил прощать – мы кто такие, чтоб иначе делать?
– Ты и Андо простила…
– Я и не злилась на него никогда. С чего? За то, что ли, что он тогда на меня шипел? Так ребёнок ведь, господи… Кто из детей глупостей не делает. Кто ж на них злится за это. Это как там, бывало: «Хорхе, куда, поганец, без шапки на улицу? Лайл, прекрати сестрёнку за косичку дёргать, ей же больно!». И шлёпнешь их, бывало, и отругаешь… Да разве ж это злость? Ну конечно, сердилась я на него, что не понимает… Но как подумаю, чего он лишённым рос – так и отступало всё. За что ребёнку, господи…
Алион долго сосредоточенно изучал узор на одеянии Мисси. Особой надобности в этом не было – простенький узор этот, обычно украшающий мантии подвижников, посвятивших себя служению обществу, он знал в совершенстве, подростком одним из его послушаний в храме было нанесение разметок на ткани.
– Об этом ещё я этой женщине, Кэролин, говорила. Всё никак не могла она понять, девочка бедная – что у нас тут любого принимали, кто с чистым сердцем идёт. Вот, мол, как же, Алан, он же… Ну подумаешь, сын Бестера… У нас тут десятый год сын Картажье живёт, и ничего, куда уж там вашему Бестеру… Ну, оно конечно, принц-то, вроде как, не у нас жил, и нам лично этот Картажье кто… Но и пси-копов мы что, не видели? У нас в Лапландии жил один… Немного не дожил до отправки корабля первого, но тут уж никому не вытянуть было… Видели, может, среди отправляющихся, первого корабля, девочку в коляске, безногую? Дочь его, Кесси. С её матерью ещё хуже, чем с Вероникой, вышло, ту хоть под наркозом… Но этого-то у них тоже много было, кто б их там защищал, этих «меченых», или в суд они, что ли, подать могли? Туда попал – это всё, почти что всё… У неё двойня родилась, мальчик мёртвый, а девочка вот без ног. Сама мать умерла при родах. Тогда в нём и перевернулось что-то. Прихватил дочь и сбежал, месяц по деревням скитался, молоко у хозяек выпрашивал… Потом отряд Лукаса им помог с Земли выбраться… В войну всё на Землю рвался, да куда ему, ему ж ещё при бегстве с Лукасом колено прострелили, нога почти не двигалась…
– Мисси, я хотел спросить… И заранее прошу прощения, если вопрос мой пересекает границы такта…
– Это вы про оргии, что ли? Уж знаю, про что с таким лицом спрашивают, тут телепатом не надо быть… Ну, понимаю, сложно такое понять, правда что ли другие мы такие… Там никаких границ нет. И этих тоже. Абсолютное принятие. Это не значит, конечно, что прямо все со всеми, кто-то стойкие пары образовывал, и это не значило, что они любят больше, чем другие… Но обычно – не… Понимаете, всех нас объединяло это в одно, и собственные границы тела казались несущественными… Что такое тело-то? Оболочка, в которой живём мы, сила наша, душа наша… А души уже порознь не могли. Тоже ж знаете, при этом все барьеры падают, сознанием сознания касаешься – и всю боль, весь жар принимаешь… Вот так иной раз нужно было показать: «Ты нужен, тебе жить нужно…». Не в сексе тут дело, хотя и в сексе тоже – что ничто не чуждо, ничто не нелюбимо… Опять же, как хотя бы без объятий, без поцелуев, если все вокруг вот такие золотые? Уж не знаю, взгляд что ли у меня такой, да по-моему, не только у меня, что все они такими красивыми были, такая любовь ко всем – секс сексом, а вот иной раз смотреть – и не насмотреться, руку, бывало, возьмёшь – и гладишь, гладишь… Женские ноготки остренькие такие, мужские руки сухие,
Алион понимал, что будь он не телепатом, ни за что не смог бы выразить в эту минуту, как велико его сочувствие, как глубоко потрясла его волна не затухшего с годами горя.
– У вас вот, когда Вален умер, что было? А он стариком глубоким был, вы готовы были, вы понимали, и то… Или вот Дукхат когда погиб… Сами понимаете, как тут войне не начаться?
– Но ты не пошла на войну, Мисси.
– Знала – не поможет. Я б всю Землю в этом вот утопить могла, и ещё б осталось. Но легче б не стало. Лите, знаю, не стало… Ну, да тут сравнивать, конечно, нельзя… Что я-то – птичка бесприютная, погревшаяся в ладонях… Но вот это во мне – хоть разлей его по всей Вселенной, хоть опять вместе в меня собери, будет жить, пока я жива… Так что уж, не излечиться теперь, и не надо. Перековать – кто-то в меч, а я вот в скальпель, хотя неправильное это, конечно, сравнение…
Алион облизнул пересохшие губы.
– И ты ничего не взяла себе, Мисси. Ничего в себе не исцелила, а ведь болеешь…
– А моё это, что ли? Айронхарт это мне для людей дал – я им и отдаю. Людям, минбарцам, центаврианам – кто приходит… С иными расами сложнее пока, медленно я учусь их сознание понимать… Свет этот – тоже не мой, Его… И тела что ли этого больного мне жалеть? Правильно это. Кэролин я тоже об этом говорила – кто любовь божью так ощутил, тому страдания телесные иной раз не в тягость, а в радость, а я и не страдаю особо. Вон у Вероники какие боли были, у Таллии какие кошмары – это да. А я – подумаешь, угасаю быстрее, чем все, ну, сердце, ну, печень… Да что там, хоть все твои раны мне, господи, мне доли твоей не постигнуть… Ну, пойду я, у меня молитва вечерняя ещё…
Арнассианский госпиталь выглядел необычно, пожалуй, в сравнении с любыми представлениями. Гелен с огромным трудом пробрался среди многочисленных цветастых ширм и приборов непонятного назначения в палату Виргинии. Устроена она была, насколько он успел разобраться в местных особенностях, действительно по-царски. Лучшие врачи сосредоточены были сейчас в этом госпитале, и сложно было их винить в том, что земное тело они видели, в общем-то, впервые, и как его лечить – понятия не имели.
Лицо Виргинии было бледным, изрядно отдающим в серо-синюю гамму, но на нём была улыбка, и это обнадёживало.
– Их медицина – это, конечно, что-то ещё более милое, чем их кулинария… Мне сегодня принесли сырого мяса, представляешь? Когда я вежливо отказалась, очень удивились. Сказали, что, по их представлениям, сырое мясо – лучшее средство поскорее поправиться. Оказывается, женщины у них вообще питаются исключительно мясом, это ещё хорошо, что они не поняли, что я женщина, а то б фруктов мне вовек не увидеть… Я поняла, что вы тогда имели в виду, говоря, что главное никому из нас не жениться на Алау-Алаушс. После совокупления, если происходит зачатие, женщина-арнассианка съедает партнёра, это помогает выносить детёнышей… Ну, как у нас некоторые насекомые, богомолы вон…
– Ты стала хуже о них думать теперь?
– Да в общем-то, нет. Они ж не виноваты, что так устроены. Мы вот тоже мясоеды, хорошо хоть, у нас каннибализм так генетически не прописан… Но корове или курице, в общем-то, тоже мало приятного быть убитой, чтоб попасть на мой стол. Мама говорила, что общалась одно время с кришнаитами… Идейно ушибнутые создания, она вот, сколько их проповедей ни выслушала, отказаться от сочной телятины ради рая на прекрасной Го-Локе не смогла бы. Так мы устроены, что поделаешь. Хотя конечно, можно как-то менять свою природу… В последние годы арнассиане занимаются выращиванием искусственного мяса, правда, по-прежнему не могут синтезировать белок такого качества, чтоб он полностью заменял беременной свежую плоть отца её будущего потомства… Но эксперименты продолжаются. Они ведь уже стали… как бы это сказать… стали ценить жизнь, личность друг в друге. Мне всегда казалось, что это неизбежно должно сопутствовать… выходу в космос… Иногда, они говорят, если двое очень любят друг друга, они предпочитают жить без детей, или женщина рождает детей от какого-нибудь другого мужчины, или на съедение определяют какого-нибудь старого родственника с той же группой крови, и дополняют кровью отца… Грустно это, Гелен. Почему люди, или кто-то другой, бывают просто так устроены, что собственная природа делает их… не очень счастливыми? Это, конечно, говорят, великая жертва, великая честь – отдать своё тело для потомства… Но что делать, если двое любят друг друга, и не хотели б, чтоб было так, что делать, если отец хотел бы видеть, как растут его дети? Как те же накалины… Они тоже хотели б, чтоб сознание появлялось у них не только путём отнятия у других… Глядя на них, мне кажется, что бог вовсе не добр…