Венок Альянса
Шрифт:
– Моя дурная натура может…
– Что ты говоришь, Диус, зачем ты это говоришь!
– Ты знаешь, Дэвид, что тогда, когда я говорил с тобой на всякие… не всегда пристойные темы, шутя на тему твоего грядущего полового созревания, я был преступно беспечен. Я полагал, что останусь… подобающе отстранённым… Что смогу лишь, как старший брат, радоваться за твои любовные успехи, что ни ты, ни я не испытаем никогда никакого невыносимого для нас смятения… Но я знаю так же, что тебе не о чем тревожиться, я знаю, верю, что ты справишься, и никогда огонь, живущий в тебе, не будет для тебя причиной стыда. И я, хотя мы, центавриане, не сильны в обуздании своих желаний – я справлюсь тоже…
–
– Дэвид, прошу!
– Диус, ты знал, мы – всё же в этом моя физиология не вполне земная – созреваем медленнее, чем вы или земляне. И возможно, поэтому, а может, потому, что ты достаточно меня старше, ты воспринимаешь меня как дитя. Но то, что должно было однажды пробудиться, пробудилось, и к кому, как не к тебе, мне с этим было придти?
Смотреть на Дэвида было нестерпимо, слишком пронзительно, так же, как во сне, близко, это лицо, затенённое тёмными прядями, это тело, которое через ткань одежды обжигало…
– Придти для того, чтоб поделиться, за советом. Хотя и для этого, честно говоря, не стоило бы… Но не для того же, чтоб мне отдать…
– Почему же нет? Разве не ты всегда был для меня предметом восхищения? Да, я знаю, другое выражение должно быть у того, что владеет сейчас нами, и то, что я делаю сейчас – это капитуляция духа перед плотью, да, я знаю, я справился бы, как ты говоришь… Если б сумел скрыть это в себе, как скрывал свои сны – те сны, какие ещё я видел там… Но если так случилось, что я открыл это тебе, обрекая тебя на чувство вины за то, что допустил это – ты не должен нести эту вину один, - он шагнул ближе, - и я должен разделить с тобой твоё, как ты разделил моё… Как всегда было. Как, помнишь, ты делил со мной наказания – и не роптал, никогда не роптал…
Рука Дэвида обвила его шею.
– Ты всегда был выше меня, сильнее меня, в тебе всегда было столько гордости, столько страсти… Как это могло не тянуть меня?
Губы прильнули к губам – и Винтари не мог бы сказать, чьё это было движение, но знал, что в этот костёр сейчас они бросаются в едином порыве, и ни один не готов отстать, уступив пальму первенства другому…
Шин Афал, выйдя из-за зарослей сирени, остолбенела на гравийной дорожке, ведущей к беседке. Прямо у входа, на открытой для взора площадке, стояли Дэвид и принц Винтари, сплетясь в тесных, совсем не братских объятьях. Руки Дэвида судорожно сжимали плечи названного брата, путались в растрёпанных русых кудрях, словно пойманные в сети птицы, скользили по бокам, где, Шин Афал, как будущий врач, знала…
«Вселенная, ради Валена, да что же это? Что такое это происходит? Как это может происходить?».
Она не видела, как мелькают под ногами песок, земля, трава, когда ноги сами несли её прочь, когда ужас, горечь, стыд гнали её, словно бич, и она желала лишь найти, где укрыться, спрятаться, не думать, где перестанет стоять перед глазами эта картина…
«Как это может быть? Как они… Как это может… Быть на самом деле…».
Но продолжали, всё так же явственно, стоять перед глазами слитые страстью тела, и она бежала бы, наверное, вечно, если бы в очередном коридоре не налетела на Штхиукку, выросшую на пути, словно неожиданная каменная стена.
– Шин! Что случилось? Куда ты несёшься, дороги не видя?
– Шт… Штхейн… Нет, немыслимо, невозможно, неправда, неправда! Уведи меня, укрой где-нибудь… Спрячь от этого ужаса, не хочу знать, не хочу помнить…
Крепкие когтистые пальцы сжали её плечи, слегка встряхивая.
– Шин, что произошло? По виду, за тобой гналось древнее чудовище с болот, что пожирает заблудившихся
– О нет, только не в сад!
– Хорошо, понятно, чудовище прячется в саду… Ну ладно, в которой из гостиных или кабинетов сейчас не может никого появиться? Успокойся. Я верю, нет такой беды, с которой, подумав, не придумаешь, как справиться.
– С этим никак не справишься… - Шин Афал всхлипывала, почти повиснув на руке Штхиукки, - это невозможно, немыслимо, даже думать об этом… Как же жить теперь…
В кабинете Штхиукка усадила Шин Афал на низенький диванчик, предварительно сметя с него наваленные с Андресом черновые варианты перевода сопроводительной документации, налила чай из модифицированного им же кофейного аппарата.
– Говори. Ты знаешь, мне ты можешь довериться. Как бы ни казалось страшно, или стыдно, или больно – если совсем никому не рассказывать о том, что тебя мучит, будет только ещё тяжелее и хуже. Ты знаешь, за эти дни мы многое доверили друг другу, не всякие сёстры бывают так близки…
Шин Афал пила чай маленькими, нервными глотками, то и дело отирая ладонью набегающие слёзы.
– Я не знаю, как говорить об этом… И стыдно, и страшно, и язык немеет, стоит только подумать…
– Обижаешь, подруга. Не ты ли учила меня принимать себя, учила отличать, в наших стремлениях изменить себя, истинное от ложного? Учила, что смелость начинается там, где не боишься быть честным относительно себя? Обещаю, никому не выдам твоих секретов, как ты не выдала моих.
– Это не мой секрет… И я не знаю, секрет ли. Если я не знала об этом – так, может, потому лишь, что не оказалась достойна доверия… Детство безнадёжно ушло, и Дэвид, душу которого я видела когда-то, словно она лежала у меня на ладони… Нет больше того Дэвида, и я не знаю, что остаётся мне в жизни, на что мне надеяться, во что верить…
– Да чем тебя умудрился обидеть Дэвид?
– Не знаю, меня ли он обидел, или самого себя… Да, я так радовалась, узнав, что он определился с кастой, и мне казалось, что теперь всё будет хорошо… Ну, во всяком случае, уже не будет этого напряжения, этой двусмысленности, а со всем остальным мы как-то да справимся. Почему мне так казалось, а? Твои рассказы, Штхейн, я слушала, как историю о другом мире, и подумать не могла, что и меня это может коснуться. Я думала, главная моя проблема - что сердце Дэвида не отвечает моим надеждам, почти уже угасшим. Я умею признавать ошибки, и если Вселенная говорит мне, что это моя ошибка, а не его - значит, это так и есть. И мне стало легче… почти стало. Я говорила тебе, что в нашем мире, при нашем вдумчивом и внимательном отношении… к подобным вопросам… такое просто не может быть… Как же я ошибалась… Как же жестоко Вселенная явила мне мою ошибку…
– Не понимаю, Шин… Дэвид…
– Я помню, Рузанна говорила: «Кажется, им никто и не нужен кроме друг друга…». Я тогда ответила, что это ведь естественно между братьями, пусть и не родными по крови… Но то, что я видела, не было естественным, совсем не было. Как же так могло получиться с ними… Да, я виновата, конечно, что всё не могла найти слов для решительного объяснения, так боялась ломать этот хрустальный замок доверия без слов из нашего детства… Боялась быть отвергнутой уже в новом качестве… Может быть, и лучше так, конечно – пусть больно, и страшно, но он избавлен от сложности объяснения мне… И я теперь избавлена от этих сложностей, и могу – и должна – сказать себе, что и не было моей любви.