Венок Альянса
Шрифт:
Штхиукка почесала голову.
– Ты имеешь в виду, они с принцем… Что ты застала их за чем-то двусмысленным?
Шин Афал подняла на неё большие, полные слёз глаза.
– Двусмысленное – это то, у чего есть два смысла. Я б рада была узнать, какой ещё смысл может быть у того, что я видела, но кажется, нет его, другого смысла.
– Ну, не сказать, чтоб что-то такое… Давно можно было предположить… Но мне так подумалось, слишком уж у них всё как-то… невинно и неявно. Бывает, что крепкую и нежную дружбу можно принять за что-то большее ввиду испорченности собственного восприятия, так тоже нельзя.
Минбарка до боли крепко стиснула руку дрази.
– Штхейн… Мы много говорили о том, как и почему это бывает с мужчинами твоего мира… Но почему же с ними, с ними-то почему?
– Ну… Я не знаю, по правде, всё ли так просто… Велико искушение, в нашем случае, считать, что
– Но ведь…
– Ты хотела бы помочь, я понимаю. И хотела бы получить возможный ответ, в чём причина. Но… дело даже не в том, что, если ты спросишь меня, я скажу, что ничего страшного не происходит. Я… тебя я тоже понимаю, поверь. И скорее, скажу, что тебе не нужно впадать в отчаянье. Может быть… всё ещё не так окончательно и бесповоротно. В жизни любого, пока он молод, много исканий, попыток, проб и ошибок… Не всегда первая любовь – она же и последняя, если сейчас они… вместе, это не значит, что они вместе навсегда.
Погасший взгляд девушки рассеянно бродил по узорам плитки на полу.
– Но ведь… то же самое можно и мне сказать, верно? Что мне просто нужно успокоиться, принять это и… принять любовь Ранвила, например…
Дрази нервно сплетала и расплетала пальцы.
– У вас… не принято добиваться, или принято впадать в крайности в подобных ситуациях? Мне казалось, из твоих рассказов…
– Добиваться… Не знаю, само по себе это, может быть… Может быть, и следовало бы делать сейчас, но… мне никогда не казалось, что добиваться – в этом есть какой-то смысл. Если тебя не приняли, не оценили за то время, за которое принял и оценил ты… Что ещё я могу предложить, чего он обо мне не знает? Если всего, что есть я, всё равно мало для любви… Значит, это моё чувство – ошибка, заблуждение, если нет ответа – значит, это не истинно, значит, просто должно чему-то научить… Но пока я не способна постичь этот урок, пока мне просто больно, и я чувствую себя отвергнутой, ничтожной…
– Ну, вот только так не говори, перестань.
– Я понимаю, что отчаянье, уныние – это худшее, чему сейчас можно поддаться, но… когда мы любим, мы как бы смотрим на себя глазами любимого. И сейчас… я не вижу себя в этих глазах, ничего не вижу, что поддержало и окрылило бы меня, всё бессмысленно, что я делала и могла бы делать, что я могу и что мечтаю мочь, меня просто нет…
Штхиукка взяла её руки в свои.
– Тогда воспользуйся пока моими глазами. Понимаю, это будет совсем не то, но… Можно, и даже полезно, наверное, иногда взглянуть и глазами того, кто любит тебя. Поверь, эти глаза тоже зорки, и их не слепит никакая непогода, и не смыкает ночь… В обоих наших мирах я не могу представить девушки прекрасней, чище и добрее тебя, а ведь я многих знаю. Но прекраснейшие женщины моего мира не трогали моего сердца так, как трогаешь ты. Быть может, и не встреть я тебя, в моей жизни было бы немало счастья… Ведь можно всю жизнь прожить на берегу тихого лесного ручья или шумного говорливого притока. Но когда встречаешь реку прекрасную, полноводную, раскинувшуюся среди плодородных берегов чистейшим зеркалом, отражающим небо, уже не можешь думать о том, что видел прежде, и готов вечно любоваться на эти синие просторы, и все рассветы и закаты видеть только на этой реке, и посвящать ей все песни… Ты столь прекрасна, чиста и пленительна, что,
Глаза Шин Афал были похожи на две бездны ни с чем не сравнимого шока.
– Штхейн…
– Помнишь, Андрес говорил тогда, про цветок сейхтши: «Неизвестно, что из него вырастет». Так и с чувствами иногда. Не знаешь, какими они станут, во что видоизменятся. С первой встречи, с первого разговора ты стала мне очень дорога, Шин Афал, но лишь теперь я в полной мере понимаю, насколько. Я знаю, видеть себя твоими глазами – счастье, откровение…
Голос минбарки не слушался её от волнения.
– Но, Штейн… Я ведь другой расы, и я…
– Разве это может иметь значение? Кроме установленных, привитых обществом понятий красоты и тех качеств вообще, что могут быть предпочтительны, есть и то, что просто касается нашей души – и всё меняет в ней… Как для тебя наличие волос не делает Дэвида менее красивым, так для меня, поверь, не делает тебя менее красивой отсутствие чешуи. И думаю, ты сама понимаешь, что не в чешуе вовсе дело… Не следует думать, что лишь сходство тела с нашим собственным привлекает нас. Любое внешнее подобие – лишь обман зрения, внутри же мы – отдельные, ни с чем не сравнимые миры. И любовь становится любовью не тогда, когда одно тело понравится нам более всех остальных тел, - губы Штхиукки коснулись пальцев минбарки, - а тогда, когда наш мир согревается светом другого мира более, чем своим собственным.
– Штхейн, я не понимаю… Если ты любишь меня – почему же говоришь мне, что, может быть, не всё безнадёжно с Дэвидом, почему предлагаешь бороться за него… почему ты за меня – не борешься?
Дрази улыбнулась.
– В прежние времена – быть может, так и было бы, потому что нет ничего больнее, чем отдавать любимое существо кому-то другому, и ни одно сердце по-настоящему никогда не может смириться с этим… Но убеждать тебя забыть его или тем более как-то очернять его в твоих глазах было бы как-то неправедно. Это не повернуло бы твоё сердце ко мне, потому что отчаянье не делает этого. Любя, желаешь добра, даже если это будет тяжело для тебя самого. Свет счастья и надежды на лучшее в любимых глазах – дороже иллюзии обладания.
– Штхейн… Наверное, это должно сказать мне, что я сама была недостаточно праведна, недостаточно честна с тобой… О нет, послушай. Я много открывала тебе из своего мира, да, стараясь отдать тебе лучшее, что он может дать… Но я была недостаточно внимательна к миру твоему. Я не думала, что и я могу от этого мира что-то для себя взять… Потому Вселенная и явила мне этот знак – так… Там, на Тучанкью, я приняла тебя как мужчину, я не лгала… Я подумала в тот момент, что ты можешь быть одним из лучших мужчин, кого я знаю, и досадно, что жизнь распорядилась так, сделав тебя женщиной – многого лишив при этом и тебя, и какую-нибудь женщину вашего мира, которая могла бы быть твоей женой и иметь с тобой детей, и весь твой мир, лишив его прекрасного воина, защитника и, может быть, даже правителя… Но я проводила с тобой эти церемонии и беседы, желая вернуть тебе, как я говорила, веру в себя как в женщину… Потому что желала счастья тебе, а счастье немыслимо без душевной гармонии, с внутренним конфликтом… Потому что боялась за тебя, и не хотела, чтобы болью, борьбой стала вся твоя жизнь. Но разве это достойное пожелание мужчине, воину? Я запуталась в своих мотивах, в своих движениях, как же я могу помочь кому-то, если себя не понимаю?
– Ну, по меркам вашего мира это ведь грех… Хотя, наверное, это по меркам любого мира… И ты не желала мне такой судьбы – всю жизнь жить в грехе…
Шин Афал покачала головой.
– Это ложь, и ты, и я это знаем. Я просто делала что могла, что вынуждена была делать, чтоб найти предлог оставить тебя здесь. И потому что это было прекрасным способом бегства от собственного страха. За тебя, за твою жизнь. И за свою… Я обвиняю Дэвида в ошибках, в слепоте, а сама? Воин должен быть готов к любому бою, должен уметь победить любой страх. Воин не сворачивает с пути, к какому бы трудному, суровому подвигу он ни вёл, и не выторговывает этим почести и всеобщее одобрение. Путь его прям и слова так же честны и чисты, как сталь его клинка. Я хотела оградить тебя… Хотела оградить себя, от подвига тяжёлого и не почётного - признать твою правоту. Сказать, что Вселенная ошибается, а Штхейн прав. Так какое право я имею жаловаться и страдать сейчас? И какое право я имею давать это признание тебе, своему другу, и не давать Дэвиду - человеку, которого люблю? И не поделом ли мне, что он не доверился мне, и не поделом ли, если он навсегда оттолкнёт меня за мою трусость и ложь?