Венок усадьбам
Шрифт:
Из окна второго этажа обратный вид — зеленые кроны деревьев, блеснувшая отраженным световым облаком заводь старого русла реки, лес в туманной сизой дымке, горящие золоченые купола и белеющие башни Саввина монастыря, а в небе уходящие дождевые тучи. Этот вид в обрамлении капителей коринфских колонн — не что иное, как “Окно” М.В. Якунчиковой.
А мотивы деревенской околицы, освещенной последними догорающими лучами солнца, унылые под серым дождем лесные вырубки — разве это не темы левитановских картин, написанных именно здесь, в Звенигородском уезде. Многое можно даже узнать — морозовский дом в Успенском, в тумане моросящего дождя, или холмистую местность около монастырского скита. Звенигород и его окрестности — не только Швейцария и Америка, как окрестили их туристы, но также русский Барбизон. И на смену Левитану, Мусатову, Якунчиковой приходят Шиллинговский и Крымов. Так красочна и вдохновенна здесь природа, так сильно тут притяжение старого, отжившего, но все еще прекрасного искусства.
Введенское как-то никогда долго не держалось в одних руках [21] . Оно было выстроено в XVIII веке отцом фаворитки Павла I, [кн.] П.В. Лопухиным. Усадьба была отстроена хотя частично и в дереве, но с дворцовым размахом,
21
Введенское Звенигородского уезда с конца XVIII в. принадлежало кн. П.В. Лопухину, затем Зарецким, Головиным, бар. Штакенбергам (до 1860-х гг.), в 1860—1880-х годах владельцем усадьбы был В.И. Якунчиков, затем гр. С.Д. Шереметев, а перед революцией — Гудовичи.
Музей [22] находился в бельэтаже дома; сюда попали мебель, фарфор, картины, бронза из многочисленных усадеб Звенигородского уезда.
Здесь было немного вещей, представлявших в отдельности выдающийся художественный интерес. Но взятые вместе в своем ансамбле гостиной карельской березы или кабинета красного дерева, эти вещи давали стильное наполнение комнатам, превосходно уживаясь в своих новых, музейных, уже не бытовых интерьерах. В своем месте рассказано об этом музее, но не рассказано то ощущение старинной, традиционной, неспешной культурности, о которой свидетельствовали все эти вещи, еще раз, правда ненадолго, собранные вместе. Давно умершие люди, запечатленные на старых портретах, еще раз сошлись в залах и гостиных дома в Введенском.
22
Историко-краеведческий музей им. Н.И. Троцкой (жены Л.Д. Троцкого) был открыт во Введенском в июле 1920 года.
Рука художника создала не только главный дом. Она коснулась и других построек усадьбы. Здание хозяйственного двора с портиком ионических колонн соответствовало все тому же широкому размаху. И по стилю своему, и по времени постройки Введенского очень близки к постройкам Петровского. Точно работали и здесь и там по проектам одного и того же неизвестного, скорее всего петербургского мастера. Может быть, это был Кваренги. Есть что-то роднящее дома в Петровском и Введенском с Английским дворцом в Петергофе.
Вид на дворец в Введенском со стороны обрыва. Фото начала XIX в.
В церкви старой лопухинской усадьбы — типично классической, но еще не ампирной, с круглящимися углами, колонными портиками и круглой, колоннами же обведенной колокольней — звучат отклики архитектуры Старова или даже скорее Львова. Несколько наивен в ней шпиль, завершающий колокольню, напоминающий протестантские кирки и уже издали видимый на подступах к усадьбе, в которую ведет со стороны шоссе прямая, по оси дома ориентированная въездная дорога-аллея. В парке, преимущественно липовом, английском, по-видимому, не было никаких “затей” — или не уцелели они, если не считать только маленькой оранжерейки, украшенной по фасаду полуколонками с египетскими капителями пальмовидного характера. Египетский мотив этот в какой-то пропорции свойствен вообще классической архитектуре и в частности ампиру. И вспоминаются египетские темы и мотивы в архитектурных фантазиях Пиранези, в альбомных композициях Т. де Томона, а также некоторые “египетские сооружения в усадьбах — домик и оранжерейный зал в Кузьминках, столовая в Архангельском, пристань в Ахтырке.
Теперь в Введенском совпартшкола. На дворе перед домом, вместо прежнего луга, разбиты цветники и трава кругом подстрижена. А при входе надпись “Вход воспрещается”. Может быть, она сохранилась здесь от дореволюционного времени? Только твердый знак отсутствует в ней. А впрочем, усадьба, несмотря на эту отгороженность одной своей части, — проходной двор теперь. В нее врезалась Звенигородская ветка, и рядом с церковью выросла станция. А еще в 1923 году здесь было совсем тихо и лежали на лугу копны сена.
В 1916 году на посмертной выставке Мусатова в небольших комнатах салона Лемерсье [23] на многих холстах в тумане утренних зорь и в отблесках закатов выступали среди деревьев парка белые дома с колоннами — Зубриловка и Введенское. В 1905 году прелюдия разрухи в последний раз осветила Зубриловку зловещим заревом пожара. А четверть века спустя из Введенского были изгнаны последние поэтические звуки и образы...
... Вечерами горела лампада перед иконой над аркой ворот. С высокой колокольни в отмеренные интервалы били часы колокольным звоном. Разносились звуки по реке — и снова тихо текла ночь. Так было много сотен лет. Вместо деревянного собора появился каменный XVI века, с перспективными порталами и чудесными фресками внутри, вместо первоначального тына — белые стены с башнями, со святыми воротами под орлом. Другие храмы, барочная, в несколько ярусов колокольня, кельи, дворец для остановок царя Алексея заполнили монастырь внутри, где по обету, по завещанию находили место своего вечного успокоения бояре и окрестные помещики. Царские портреты, кресло Алексея Михайловича, обитое чудесной парадной тканью, иконы, дорогая утварь вкладов, шитье и книги наполняли церковь и ризницу монастыря. "Дивный" колокол ударял к вечерне и обедне — и каждый набожно крестился, услышав призыв к молитве, такой торжественный и величавый. Колокол славословил небо [24] . А потом, после 1917 года, как в далекую старину, был арестован колокол на несколько лет — слишком волнующим казался его голос. Тогда в эти годы разместился в монастыре музей из Введенского, пополнившийся монастырскими вещами — церковной стариной, планами и чертежами, старинным оружием, палатой XVII века и домовой церковью с прелестным иконостасом. Кругом же сутолока и шум московских бульваров и улиц, привезенные домом отдыха, полуголые тела московских папуасов, пошлые речи с эстрады, как и однодневные карикатуры на заборах. И еще одно воплощение. В [нрзб.] привезенные сюда беспризорные, вакханалия безумств малолетних преступников, разбивших и разрушивших все что можно, начиная от стекол, кончая могилами кладбищ. Шутовской крестный ход, насилия, даже убийства. Но зато не осталось в Москве к 10-й годовщине 1917 года больше беспризорных. Отсюда путь их в Н‹иколо-›Угрешу, а потом в [Соловки] — своеобразное паломничество по русским святыням! И снова дом отдыха, снова музей, правда, урезанный. И только ночью, когда все стихает, струятся из архитектуры какие-то иные, старые флюиды. Как прежде, как всегда, опадают лепестки цветущих яблонь, неумолчно стрекочут кузнечики, отбивают четки времени безразличные башенные часы.
23
22-я выставка Московского Товарищества художников, посвященная 10-летию со дня смерти В.Э. Борисова-Мусатова, проходила со 2 февраля по 1 марта 1916 года в галерее Лемерсье. Выставочный зал под названием «Галерея Лемерсье» был открыт в 1909 году в Салтыковском переулке (№ 8) владельцем художественного магазина “Аванцо” К.А. Лемерсье; с 1912 года хозяйкой художественного салона была его жена К.Ф. Лемерсье.
24
Колокол Саввино-Сторожевского монастыря славился своим мелодичным звоном; был отлит в 1667 году по приказу царя Алексея Михайловича мастером колокольного дела А.Григорьевым; весил 2125 пудов. Разбился в 1941 году.
Введенское, как и Поречье, видно отовсюду. С Колокольни Саввина монастыря притягивает оно взоры своим белым пятном, прерывающим на горизонте кромку леса. В другой пролет звона видно Поречье. А за монастырской слободкой на берегу реки луга и леса, там позади Озерня, имение Голицыных, с парком, разбитым среди многочисленных водоемов. На западе и на севере — Кораллово, Ершово, Сватово. Их не видно. Их присутствие только угадывается. К живописному уездному городку, весной благоухающему сиренью, тянутся эти, здесь так щедро рассыпанные усадьбы, связанные общим духом, общим бытом и общей красотой. С колокольни вид на много верст кругом. Расстояние скрадывает детали, разрушений не видно — все точно осталось по-прежнему и не изменился ландшафт. Да, после 1917 года русскую усадьбу следует смотреть на расстоянии. А после 1930 года — не одними ли только глазами памяти?
Ершово
Ершово. Совсем тихий спрятавшийся усадебный уголок вдали от Москвы-реки. Помещичий дом, перед ним миниатюрный пруд с крошечным на нем островком. На деревне церковь. Нет никаких почти хозяйственных построек.
В Ершове надо быть ранним летом, когда расцветают незабудки. Почему-то, несмотря на высокое место, — говорят, с колокольни виден был даже купол Храма Христа, — здесь такое количество этих цветов, что луга и куртины парка вокруг дома кажутся покрытыми сплошным голубым ковром.
Каждый старинный парк, несмотря на свою типичность, имеет какую-то характерную, только ему присущую отличительную черту. И эта особенность в Ершове — несомненно, незабудки. В Ершове, у Олсуфьевых, гостил Фет [25] , здесь было написано им несколько стихотворений — и нетрудно найти в окружающих деревенских просторах настроения, созвучные его душевной и сердечной лирике.
В 1920 году дом еще сохранялся как музей. Правда, довольно своеобразно охраняемый. Попасть в него можно было беспрепятственно и через окно. Цела была обстановка голубой гостиной, где висели фамильные портреты Олсуфьевых, большей частью, правда, копии. Среди них заметно выделялся один — овальный, представлявший молодую прекрасную женщину в коричнево-лиловой амазонке, с тросточкой в руках, с прической высоко взбитых волос. Превосходный по живописи, он казался вдвойне таинственным и загадочным — как образом запечатленной в нем женщины, так и анонимностью художника, его исполнившего. В другой гостиной рядом, соответствовавшей колонной лоджии, выходившей в сад, стояли ампирные простеночные зеркала в золотых рамах со стильными веночками. Стены были обклеены здесь редчайшими, но кое-где встречавшимися в России, большей частью в усадьбах, обоями, привезенными из Италии. Эти обои, состоявшие из больших кусков-полотнищ, представляли виды и ландшафты с кипарисами и пиниями, городами, церквами и виллами, около которых разыгрывались жанровые сценки — группы людей около остерии, пары, танцующие тарантеллу или просто прогуливающиеся. Все это в ярких красках, за долгие годы только немного выцветших на солнце. Эти обои как бы заменяли собой написанные на стене фрески. Рядом с этой гостиной, в угловом кабинете, с мебелью, обитой кожей, висели гравюры, акварельные и карандашные портреты, дагерротипы и старые фотографии. Здесь была превосходная акварель работы П.Ф. Соколова, изображавшая мальчиков Олсуфьевых в красной и синей рубашечках, с вьющимися волосами. Групповой детский портрет этот казался удивительно живо и легко написанным.
25
А.А. Фет гостил в Ершове у гр. А.В. Олсуфьева (1831—1915), который с 1886 года помогал ему в переводах латинских поэтов. Владельцам Ершова Фет посвятил стихотворения: "Графу А.В. Олсуфьеву" и "Графине А.А. Олсуфьевой. При получении от нее гиацинтов".