Вера… Ника… Вероника
Шрифт:
Вероника больше помалкивала, а когда нельзя было отвертеться, переводила стрелки на режиссера.
– Предлагаю выпить за нашего уважаемого Бориса Львовича!
Коллеги дружно и охотно поддерживали. Артистки в возрасте шептались между собой, что если «Боря» снова нагрузит печень и попадет в больницу месяца на два, то репетиции полетят в тартарары – Изверовой-то больше не будет. Но Борис Львович, наученный горьким опытом, лишь прикладывался к рюмке, а больше нажимал на «Нарзан». Он часто взглядывал на Верочку, замечал её возбужденное состояние и от души желал,
– Друзья, тост!
Семен Хмелёв был известен среди коллег, как знаток и собиратель оригинальных тостов. Все тут же приумолкли.
Вероника держала наполненную рюмку, с улыбкой смотрела на Семена, но не вникала в слова. Делала вид, что слушает, а сама вспоминала разговор с дочерью.
… – Не поняла! С какой стати вы разводитесь с папой? – Юлька стояла перед Вероникой красная, встрепанная. – Отец всякой ерунды мне наговорил про кризис среднего возраста, ты ничего вразумительного не говоришь. При чем тут средний возраст? Таких, как вы, полно, но что-то никто не спешит разводиться.
– Юля, выслушай меня спокойно.
– Я не могу быть спокойной, когда такое происходит в семье, – она срывалась на крик. – Вы можете сколько угодно мне говорить про ваши кризисы, но я вам не верю! Подумать только, еще вчера никакого кризиса не было, а сегодня вдруг кризис! Идиотизм!
Продолжать разговор было бессмысленно, и Вероника ушла в другую комнату.
– Ты куда?
– Поговорим, когда ты успокоишься, – ответила мать и закрыла дверь за собой.
Юлька с минуту глядела на закрытую дверь, потом прижала кулачки к глазам и безнадежно заплакала.
Сколько она себя помнит, в их семье никогда не было скандалов. Если и были споры или недоразумения, то все больше по мелочам. Любой, глядя на её родителей, говорил, что они – идеальная супружеская пара. Юлька любила родителей, гордилась ими и жалела тех одноклассников, в чьих семьях привычными стали пьяные скандалы, ссоры по поводу и без повода, разводы и разделы имущества. Например, у Кати Семениной, мать уже в третий раз выходит замуж.
– И каждого своего мужика заставляет меня папой называть, – делилась Катя в спортивной раздевалке. – Ненавижу! Мужиков ненавижу и её ненавижу!
– Что ты, Катя, разве можно мать ненавидеть? – Юлька искренне переживала за подружку.
– Можно. И ты бы ненавидела такую.
– Какую?
Катя безнадежно махнула рукой.
– Рассказывать противно. Я к бабушке уеду. Вот только денег на дорогу у меня нет, а до Новосибирска билет дорогой.
– А ты бабушке напиши, пусть она тебе денег на дорогу пришлет.
– Написала, а ответа нет. Может, не получила письма.
– Еще напиши.
Девочка покивала.
– Ладно, пойдем, уже строятся.
Они заняли свои места в строю, но Юлька еще долго думала над тем, как непросто живется её однокласснице. Её родители, как она начала догадываться, составляли меньшинство. И вот теперь не известно по какой причине рушится её семья, а она попадает в разряд тех ребят и девочек, чьи родители разводятся. Правда, папка сказал, что до развода дело не дошло, они просто будут жить раздельно. А где прикажете жить её? День у мама, день у папы? Хорошая история. А самое обидно, что никто ей не говорит правды. Может, у бабули спросить?
Девочка вытерла зареванное лицо, вытащила из шкафа недочитанного Дюма и уселась у окна. Вначале она плохо понимала, о чем читала, потом увлеклась и на некоторое время позабыла о неприятностях. Следить за приключениями храбрых мушкетеров было занятнее, чем гадать о причинах ссоры между родителями. Но она все равно узнает правду, а уж после этого будет думать, как примирить родителей. Не все еще потеряно!
…За столом бомбой взорвался смех. Тост Семена, как всегда, имел успех. Все чокались, выражали свое одобрение, от души веселились. Вскоре включили музыку, и только самый ленивый не пошел танцевать. Воспользовавшись всеобщим движением, Борис Львович незаметно покинул буфет. На сегодня хватит, иначе опять все кончится капельницей да и от Амалии Иосифовны влетит.
Заметив, что режиссер уходит, Вероника вышла вслед за ним.
– Борис Львович! Когда вы мне встречу назначите?
– Торопитесь услышать мой приговор, Вероника Андреевна? – усмехнулся Шпеер. – Можно бы и сегодня, да не оставлять же коллег без виновницы торжества. Как думаете? Давайте так, – он заглянул ей в глаза, – завтра, часиков в восемь утра. Вас устроит? Или спите долго?
– Не сплю, какой тут сон, – Вероника грустно улыбнулась. – Юлька рвет и мечет. Ни я, ни Костя не решаемся ей сказать правду, все тянем, придумываем несуществующие причины. Мы не правы? – спросила она, увидев, как нахмурился режиссер. – Думаете, нужно сказать все, как есть?
– Не думаю, а уверен, – твердо сказал Борис Львович. – Одна ложь всегда потянет другую, а та – третью. Не заметите, как втянетесь в собственное вранье, а дочка вам этого не простит. Советую вам составить общий разговор: вы, Константин и Юля. Пятнадцать лет – это уже не детство, девочка все правильно поймет.
– Буду надеяться. До свидания Борис Львович. Значит, завтра в восемь.
– Угу.
– Борис Львович, чтобы я не мучилась, скажите, есть проблески таланта?
Режиссер захохотал.
– Сразу и талант! – огромный живот колыхался в такт громового «хо-хо-хо». – Талант! – утер лицо клетчатым платком Шпеер. Чуть отдышавшись, добавил. – Пока могу сказать одно: есть, над чем поработать. Остальное – завтра. И принесите мне другие две пьесы, чтобы у меня составилось впечатление, в какую сторону вы движетесь, госпожа драматург, – и снова захохотал.
Так смеясь и утирая лицо, Борис Львович двинулся в сторону гардероба. И пока он шел, вероника слышала его смех в свой адрес.