Верхний ярус

Пауэрс Ричард

Начинают с песен. Адам борется с ненавистью к добродетельному пению. От косматых любителей природы и их банальностей с души воротит. Ему стыдно, словно он вспоминает детство. Люди по очереди рассказывают о задачах дня и предлагают решения. Вокруг расползаются аляповатые краски импровизированной демократии. Может, оно и ничего. Может, массовое вымирание оправдывает смутность. Может, и от простодушия в спасении его раненого вида будет польза. Кто Адам такой, чтобы судить?

Бывший священник говорит:

— Мы приветствуем тебя, Клен. Мы надеемся, ты останешься, сколько сможешь. Пожалуйста, если к тому лежит твоя душа, повторяй за мной. «С этого дня

и впредь…»

— «С этого дня и впредь…» — Как тут не повторять, когда на него собралось посмотреть столько людей.

— «…я посвящаю себя уважению и защите…» — «.. я посвящаю себя уважению и защите…» — «…общего дела всего живого».

Не самые разрушительные слова, что он говорил, и не самые жалкие. Что-то отдается в голове — цитата, которую он однажды выписал. «Хороша… хороша любая мера…» [59] Но никак не вспоминается. Вокруг его последнего эхо раздается ликование. Люди начинают складывать большой костер. Полыхает высоко, широко и рыже, обугливающееся дерево пахнет детством.

59

«Хороша любая мера, способствующая сохранению целостности, стабильности и красоты биотического сообщества» — Олдо Леопольд «Календарь песчаного графства» (A Sand Country Almanac, 1953), пер. И. Гуровой.

— Ты психолог, — говорит Мими новобранцу. — Как убедить людей, что мы правы?

Новоиспеченный каскадец рискует.

— Даже лучшие доводы в мире не заставят их передумать. Это может сделать только хорошая история.

Адиантум рассказывает историю, которую остальные знают наизусть. В начале она умерла, и не было ничего. Потом вернулась, и было все, и создания света рассказывали ей, что самые чудесные итоги четырех миллиардов лет жизни нуждаются в ее помощи.

Пожилой кламатец с длинными седыми волосами и очками, как у Кларка Кента, кивает. Выходит для благословения. Поет старые песни и учит всех паре слов из кламат-модока.

— Все, что здесь происходит, уже было известно. Наш народ давно сказал, что этот день настанет. Рассказывали, что лес будет умирать и люди вдруг вспомнят всю свою семью.

И полночи эксцентрики сидят вокруг огня, смеются, и слушают, и шепчутся, и воют на луну, сияющую за шпилями елей.

СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ — ЧИСТЕЙШИЙ ТРУД. Окопы надо расширять и углублять, стену — укреплять. Адам машет молотком часами. К вечеру валится с ног. Ест вместе с четырьмя друзьями, что кажутся ему юнгианской архетипной семьей: Адиантум — мать-Жрица; Хранитель — отец-Защитник; Шелковица — дитя-Ремесленник; и Дуг-пихта — дитя-Шут. Адиантум — клей, очаровывает всех в лагере. Адам дивится ее неприступному оптимизму даже после тех разгромов, что она потерпела. Она говорит с авторитетом человека, уже видевшего будущее — видевшего с высоты.

Его принимают тем же вечером — простодушное пятое колесо. Он не понимает, какова его роль в этом сплоченном отчаянием клане. Дуг-пихта зовет его профессор Клен — им он и становится. Тем вечером Адам засыпает в глубоком забвении изможденного волонтера.

Свои страхи он озвучивает через два вечера, за консервной банкой тушеной фасоли, подогретой на костре из шишек.

— Уничтожение федеральной собственности. Это не шутки.

— О, ты уголовник, дружок, — говорит Дуг-пихта.

— Насильственное преступление.

Дуглас отмахивается.

— Я уже насовершался настоящих насильственных преступлений. По заказу правительства.

Шелковица сжимает его тыкающую руку.

— Вчерашние политические преступники — на сегодняшних почтовых марках!

Адиантум где-то далеко, в другой стране. Наконец она произносит:

— Это не радикально. Радикальное я уже видела.

И тогда Адам тоже это видит. Живой и дышащий склон горы, раздетый догола.

ПРИБЫВАЮТ ПРИПАСЫ, купленные на пожертвования сторонников. Лагерь — частичка сети, расползающейся по штату. Ходят рассказы об армии, идущей рука об руку по улицам столицы. Голодном забастовщике, сидящем сорок дней и ночей на ступенях Окружного суда в Юджине. Духе Леса, одетом в одеяло из серых лоскутов, который прошел сотню миль на ходулях по шоссе 58.

Той ночью, лежа в спальнике, прижавшись к Земле, Адаму хочется вернуться в Санта-Круз и доделать диссертацию. Любой может копать ров, строить валы, приковываться. Но только он может закончить свой проект и описать во взвешенных фактах, почему людей вообще волнует, выживет лес или умрет. Но он остается еще на день, становится чем-то новеньким — собственным объектом исследований.

ЧЕМ ДОЛЬШЕ ДЛИТСЯ ОККУПАЦИЯ, тем дольше приходится идти журналистам со всех краев страны. Отряд в фургоне Лесной службы просит разойтись. Свободные каскадцы встают шеренгой и прогоняют их несолоно хлебавши. Заглядывает послушать пара людей в костюмах из офиса местного конгрессмена. Обещают донести их жалобы до Вашингтона. Их визит восторгает Шелковицу.

— Если заявляются политики, значит, дело сдвинулось с мертвой точки.

Адам — Клен — соглашается.

— Политики хотят на сторону победителей. Держат нос по ветру.

— Земля побеждает всегда, — бормочет Шелковица.

Однажды ночью по дороге хлещут фары, гремят выстрелы. Через три дня перед баррикадами появляются потроха оленя.

В СОТНЕ ФУТАХ ОТ ПОДЪЕМНОГО МОСТА встает громоздкий «F-35 °Cупер-Дьюти». Двое в оливковых охотничьих куртках с высокими воротами. Водитель — молодой, с опрятной эспаньолкой — мог бы быть секс-символом из журнала.

— И что у нас здесь? Любители цветочков! Ага — понятно!

— Мы просто защищаем все хорошее, — кричит девушка по имени Триллиум.

— Может, будете защищать что-нибудь свое, а мы уж сами защитим свою работу, свои семьи, свои горы и свою жизнь?

— Деревья не принадлежат никому, — говорит Дуг-пихта. — Деревья принадлежат лесу.

Открывается пассажирская дверца, выходит человек постарше. Встает перед машиной. Когда-то давным-давно, в другой жизни, Адам ходил на семинар по психологии кризиса и конфликта. Теперь он не помнит ничего. Мужчина высокий, но сутулый, седые волосы ниспадают на лицо. Он как большой гризли, вставший на задние лапы. В его руке что-то бликует. Адам думает: «Пистолет. Нож. Беги».

Старик опирается слева на бампер и поднимает металлическое оружие. Но эта угроза мягкая, философская, озадаченная, а оружие — только металлическая рука.

— Я потерял руку по локоть, когда рубил здесь деревья.

— А у меня от работы синдром белых пальцев, — кричит из кабины секс-символ. — Слышали про такую штуку — работа? Делать то, что надо другим?

Старик опускает здоровую руку на капот и качает головой.

— Чего вы хотите? Мы же не можем жить без древесины.

Появляется Адиантум, переходит подъемный мост. Стоячий гризли отступает на шаг.