Верховный ван
Шрифт:
Вооружившись острым ножом, Лютый принялся вскрывать чешуйчатую броню на мёртвом теле. Звук прорезаемого доспеха был схож со звуком рассекаемой плоти. Зал наполнил тошнотворный, въедливый запах мертвечины от загноившихся ран. Ингвар поморщился от отвращения, но подступил ближе.
– Если кровь кзорга смешается с человеческой, то конец, – предостерёг Лютый, поглядев на вана. – Всё его барахло нужно сжечь.
– Собака, ты отчаянный! – выругался Ингвар, глядя на то, как его соратник раздевает труп.
– Мне нужны иголка, нитки,
Ингвар жестом приказал Арнульфу принести, что требовал Лютый, и тот с большим облегчением удалился.
– Раны не смертельные, – произнёс Лютый. – Броня его спасла. Только бедро насквозь прошито и плечо пробито так, что кости сломаны. Не знаю, будет ли у него рука работать. Кзорг-калека – посмеёмся! – усмехнулся Лютый, подняв чёрные глаза на вана.
– Ты хорошо справляешься с врачеванием, – заметил Ингвар.
– Ты знаешь, кто меня этому учил, – грустно улыбнулся галинорец.
Из покоев, завешенных шкурами, на звук голосов выглянула Сигги.
– Ингвар, что случилось? – вскрикнула она, с ужасом уставившись на Лютого с перепачканными в крови руками.
– Ничего, иди спать! – Ингвар надвинулся на жену, чтобы заслонить собой страшный вид мёртвого тела, лежащего у него в зале.
Задвинув за женой шкуры, он в задумчивости обхватил подбородок и прошагал к очагу. Наполнил котелок мёдом и придвинул к огню.
Скользнув в зал, как тень, Арнульф бесшумно положил швейные принадлежности перед ваном. Ингвар сунул соратнику котелок с мёдом и вернулся к Лютому с иглой и нитками в руках.
На столе лежал обнажённый человек, худой, точно скелет. Кожа была бледная, покрытая бессчётным числом шрамов, а под ней просвечивали чёрные нити вен. Волосы были соломенно-жёлтыми, как у всех риссов.
– Этот кзорг – рисс? – удивился Ингвар.
– Похоже, полукровка, – ответил Лютый. – Много кровей в войну перемешалось… Слыхал я об одном кзорге-риссе. Его называют Зверем из Эскелле. Без шлема, правда, я его не видел. Но теперь, кажется, увидел и без штанов, ха! – рассмеялся он, беря в руки иглу. – Без штанов вот и привяжу к столбу, и тогда мы с ним поговорим!
– Интересно, он узнает тебя? – спросил Арнульф, приподняв золотистые брови.
– После Причастия они и мать-то свою не узнают! А им это Причастие часто дают: без него они долго не живут… Да какая разница! – выругался галинорец, безуспешно выправляя связки в плече кзорга. – Оставлю так – рука ему всё равно уже не потребуется. Зашью как есть, и покончим!
– Как же он должен был отыскать тебя, если он тебя не знает? Мало ли галинорцев на свете?
– Не у многих на груди рабская метка, Арнульф.
Ингвар всё глядел на тело кзорга, где меж шрамов угадывались рисские руны. Письмена многое могли сказать о своём хозяине: какие подвиги он совершал, из какого он был клана и даже о том, как зовут его отца.
– Проклятье… боги! – вдруг заскулил Ингвар. – Проклятье!
– Ван, ты что?! – Лютый с недоумением поглядел на вождя.
– Не знакомы ли тебе эти руны, что у него на запястьях?
Арнульф бросил кубки с мёдом и с волнением приблизился к Ингвару.
– Руны как руны. У всех риссов такие, – пожал плечами Лютый и перевёл взгляд на Арнульфа. – Я мало смыслю в ваших письменах!
– Это Эйнар, твой сын! – воскликнул Арнульф.
Ингвар мрачно кивнул.
– Я вывел ему эти руны во младенчестве, – сказал он и плюнул на пол со злости.
– Проклятье! Это твой сын?! – удивился Лютый. – Ты говорил, он утонул в реке?
– Мой первенец, мой наследник… – Ингвар без малейшего страха положил ладонь кзоргу на голову. – Я держал его на руках, когда он родился. Его первый крик навсегда врезался в мою память. Когда он подрос, я дал ему деревянный меч и посадил на коня! Я любил его и гордился им! Потом он пропал. А в реке, ниже по течению, нашли его меч. Мы думали, он полез в воду и сгинул – любил убегать без моего ведома, смелый был и непослушный. Горе моё не знало утешения!
– Тела, как я понял, не нашли?
– Нет. О похищении я тоже думал – не гляди на меня так! – прорычал Ингвар. – Однако никто не попросил выкуп! И я посчитал сына погибшим…
– Продолжай считать так же, – мрачно проговорил Лютый, – потому что теперь твой сын – кзорг! Он во власти Причастия. Ты никогда не вернёшь его.
Рвотный позыв пробудил сознание Рейвана. Он захрипел, выпуская изо рта скопившуюся за время летаргии слизь. Кто-то вытер его губы тканью. Руки заботящегося о нём человека были грубы и небрежны, но в их прикосновениях чувствовалась неподдельная тревога.
Густой сумрак комнаты не позволил Рейвану различить черт человека. Это не мог быть ни отец Сетт, ни наставник Циндер, – в Харон-Сидисе никто никогда не сидел возле него, оправлявшегося после тяжких ран, кроме матери. Но и её образ казался ему призраком, игрой воображения, давним воспоминанием.
Постепенно к пальцам возвращалось осязание, и вместо грубого сукна, которым застилались ложа кзоргов в Харон-Сидисе, Рейван ощутил мягкий мех шкур. Мерцающее свечение лампы оживило зрение, и он увидел перед собой грозное, заросшее бородой лицо, с горящими желтизной, как у волка, глазами.
Рейван понял, что оказался среди северян. Ощутив беззащитность, он рывком попытался встать, но ослабевшие за время долгого сна мускулы не послушались.
– Лежи, – приказал голос, и сильная рука опустилась Рейвану на плечо.
Человек говорил на рисском, и догадки Рейвана подтвердились. Он понял, что попал в самое скверное положение: риссы пленили его! Они будут его пытать излюбленной своей казнью – вывернут наружу рёбра.
– Ты понимаешь меня? – спросил человек. – Должен понимать… Ты помнишь что-нибудь? Помнишь своё имя?